Лед на ледяной реке, бегущей по венам Игоря, затрещал и тронулся. Река нагревалась, закипала, превращалась в лаву. Внутренности нестерпимо жгло. Кожа стягивалась, будто от ожогов. Изо рта валил дым. Игорь закашлялся.

– Во-от, – сказала бабка, ткнув в него пальцем. – А я даже покашлять не могла. От легких не осталось ничего. И когда я сгорела, меня оставили остывать, а после соскребли в некрасивую урну. Неужели я за свою жизнь не заслужила хотя бы красивой вазы, в которой будут держать мой прах? Я превратилась в сажу и золу. Сажа до сих пор хранится на стенках печи, в которой меня сожгли. А вот зола. Это была не только я, но и еще несколько безымянных покойников, которых сожгли до меня, и тоже не полностью выскребли. Каждой сожженной частичкой своего тела я чувствовала их присутствие в моей уродливой урне. Они прижимались ко мне, терлись о меня, проникали в меня. Становились мной! Я прочувствовала их от и до, и теперь я знаю, что состою из бомжа, пропахшего мочой и боярышником настолько, что даже огонь и дым не смогли их перебить. Мне досталась его шея, часть левой руки и жопа! Вся его жопа. В моей урне лежал неизвестный, найденный без документов в парке. У него случился сердечный приступ, а паспорт он с собой не носил. Никто не искал его, и бедненький парень истосковался в ожидании, когда его престарелый отец сможет подняться с постели и опознать тело. Не дождался. Сгорел. От него мне достались кишки. И те не полностью. Это мерзко, потому что перед смертью парень наелся хот-догов, а ты знаешь, что я не терплю хот-доги, но теперь их вонь навечно со мною. Мне достался мозг наркоманки. Я чуточку под кайфом. Мы чуточку под кайфом. И много чьих-то ушей, глаз, остатков волос. Такие мелкие, что я ничего не могу почувствовать об их хозяевах. Думаю, они все были твари редкостные. А теперь они часть меня. Я заслужила такую участь? А, Валя?

Игорь дернулся, услышав ненавистное имя в очередной раз, но тело настолько одеревенело, что он попросту свалился с табуретки, упал солдатиком, даже руки перед собой не сумел выставить, чтобы хоть как-то смягчить падение.

Бабка нагнулась над Игорем, из ее черного рта несло уже не сыростью и могилой, а дымом и запахом горелого мяса.

– Знаешь, что было дальше? – продолжила бабка, склоняясь над обездвиженным внуком. – Дальше меня вывезли за город и вывалили в яму, что сами они называют общей могилой. Представляешь, мне даже не оставили ту уродскую урну. Я даже ее не заслужила. И к чему было вываливать нашу с бомжом, любителем хот-догов и наркоманкой золу в эту чертову яму? Почему бы не развеять наш прах над городом? Но нет, у них, видите ли, правила. И по этим правилам меня стало еще больше. К моим останкам примешались сотни чужих пальцев, ногтей, ресниц, хрящей, желчных пузырей с камнями, невырезанных аппендиксов, зубных коронок и прочего дерьма. При всем этом не каждого предавали огню, поэтому тут же лежали чьи-то кости, черепа, не совсем разложившиеся тела. Знаешь, как я выгляжу теперь?

Бабка стала расти, из ее огромного тела с громким чпоканьем вылезали разномастные руки, одна детская, за руками последовали ноги. Бабка превратилась в сороконожку-сорокоручку. По обеим щекам высунулось по лицу – мужское и женское, они загалдели разом, споря друг с другом, но о чем конкретно, было не разобрать. Да и до них ли!

По всему телу бабки, будто прыщи, повыскакивали глаза – серые, карие, зеленые, один голубой, с длинными ресницами, с белыми ресницами, с рыжими ресницами, без ресниц вовсе. Глаза заморгали и уставились на Игоря. Бабка обрастала и обрастала чужими частями тел: десятки ушей, несколько пупков, всюду пальцы, ногти, носы, подбородки.

Лишь черный бабкин рот оставался один.

– Не позволю никому говорить за меня, – пояснила бабка.

Тело ее зарастало волосами – рыжими, черными, русыми, кудрявыми, прямыми, короткими, длинными. Увеличивалось. Пухло. И вдруг лопнуло. Но не разлетелось на множество частей, а просто пропало.

Игорю мгновенно полегчало. Тело вновь стало слушаться. Дышать стало свободнее. Он поднялся. Подумал: «Неужели все закончилось?»

– Даже не мечтай, – раздалось за его спиной.

Бабка приняла свою прежнюю форму. Лишь чье-то ухо прилипло к ее лбу. Бабка оторвала его и отправила в рот, хрустнула аппетитно хрящиком.

– Молоденькое. Свеженькое. Прям как ты.

И потянулась ртом своим к Игорю. Игорь отпрянул и избежал бабкиного КУСЬ!

Лучше на всякий случай отойти еще дальше. И еще. И еще. А бабка наступала. Медленно шла на внука, растопырила руки – сейчас схватит.

Игорь врезался в стену, больно стукнулся затылком. Сверху на него свалилась тяжелая вешалка вместе с куртками.

Игорь отключился.

– Эй! Эй! Я ее вырубила!

Сквозь чуть приоткрытые глаза Игорь видит Ольгу. В светлых одеждах она вновь похожа на призрак. Призрак, который держит в руках полено.

– Эй! Эй! Я ее вырубила!

Сквозь чуть приоткрытые глаза Игорь видит бабку. В темных одеждах она, тем не менее является призраком. Призраком, который держит в руках полено.

– Эй! Эй!

Переходящее полено вновь в Ольгиных руках.

– Эй! Эй!

Кто это был на сей раз?

Игорь уже ничего не различает. Перед глазами все плывет: светлое, темное, поленья, Ольга, бабка, черный рот.

Потерю сознания можно приравнять ко сну?

Тогда спокойной ночи.

Как холодно. Как жутко-жутко холодно. Так замерзала бабка в морге, и теперь этот мертвый холод проник в Игоря, расселся инеем по костям – навсегда останется внутри. Игоря бил озноб. «Бил» – какое точное слово. Мужчина дергался, словно получал удары по телу. Тело вскидывалось в попытке увернуться. Зубы отстукивали неровный ритм – никак не успокоить.

Как холодно. Как жутко-жутко холодно.

Игорь пришел в себя. Он был подавлен, разбит, избит. Так плохо ему никогда прежде не было.

Глаза не открываются – не слушаются. Веки отяжелели: не покажут, что вокруг, даже через щелочку. Нос словно не дышит, не поднимается грудь, не гонят воздух легкие – все залито свинцовым страхом.

И тишина. Полнейшая тишина. Ни одного звука. Хоть что-то же должно шаркать, щелкать, свистеть, шуметь. Хоть что-то. Но нет – безмолвие. Будто вакуум.

Может, это и есть смерть?

Наступила, наконец.

Как холодно. Как жутко-жутко холодно.

Нужно сделать три глубоких вдоха и три долгих длинных выдоха, попытаться расслабить мышцы, расслабить все тело. Кровь быстрее побежит по венам – станет теплее. Простое упражнение, но оно никак не получалось. Дышать было больно, воздух сопротивлялся, замирал возле ноздрей и внутрь лишь на чуточку заходил. Выдох получался неровным, дерганым. Так не расслабишься, не погонишь по венам кровь.