– Шельма… – шепнула я, поглаживая кошку по спинке.

Если до этого у меня и оставались какие-то сомнения, то теперь они развеялись как дым. Шельма не могла оказаться тут случайно. Я подхватила ее на руки, и она тут же начала брыкаться и выворачиваться. Отнеся питомицу к себе в машину, я набрала номер Кристофера.

– Она в коттедже, – заявила я. – Элоди действительно в «Глицинии».

– Ты видела ее?

– Нет, но я видела ее кошку. Она сейчас у меня в машине. – Я оглянулась на Шельму, свернувшуюся на пассажирском сиденье. – Животное не могло дойти пешком до Корнуолла.

В трубке послышался шорох, видимо, Кристофер переложил телефон из руки в руку.

– Ты уверена, что это кошка Элоди?

– Да, абсолютно. Машина Джека тоже здесь. Элоди в коттедже, и как только Джек уедет, я зайду в дом.

– Ада…

– Приезжай сюда.

– Не могу.

– Скажи полиции, что я нашла Элоди.

– Ты нашла только кошку, которая может принадлежать кому угодно. – Кристофер вздохнул, не меньше меня раздраженный невозможностью начать активные действия. – Нельзя же отправить к тебе отряд полиции только потому, что ты нашла кошку.

– Кристофер, я знаю, что Элоди там.

– Если ты согласишься подождать пару дней, нам дадут ордер на обыск, и тогда…

– Это из-за вчерашнего? – вырвалось у меня. Я тут же осеклась, мигом пожалев об этих словах, поскольку и сама понимала: Кристофер упирался вовсе не потому, что я не позволила ему вчера поцеловать меня. Но очень уж меня злили разнообразные проволочки, возникающие ровно в тот момент, когда я почти отыскала тебя.

– Нет, Ада, – откликнулся он с явственной обидой, – ничего подобного. Я прошу, послушай меня, пожалуйста, дождись…

– Я устала ждать.

Бросив трубку, я почувствовала, как внутри плещутся злость и раздражение. Ладно, так и быть, подожду. Но как только Джек уедет, пойду в коттедж. Даже если придется просидеть тут, в машине, всю ночь.

Пошарив в сумочке, я нашла записную книжку, в которую обычно заносила свои мысли. Собственно, в ней я сейчас и пишу эти строки. Снаружи темно, холодно, а я сижу в засаде и думаю о тебе. Понятия не имею, что будет, когда я попаду в коттедж. Мне невероятно страшно идти туда. Но еще страшнее – так никогда и не найти тебя.

Хочешь узнать секрет, Пчелка Элли? Когда тебе было лет восемь или девять, ты написала рассказ про вишневое дерево, поедавшее соседских детей. Рассказ выиграл приз, и ты показала его маме с папой. Так гордилась и радовалась, даже щеки раскраснелись. Но родители в то время работали сверхурочно и были вечно усталыми и занятыми. Ты оставила рассказ на столе в столовой и ушла спать, а я тихонько достала из папиной сумки ручку и исписала весь лист замечаниями о том, какая ты талантливая. Потому что это правда: ты одна из самых талантливых людей, которых я знаю. После того случая на нашем кухонном столе каждую неделю появлялась новая история. Я прочитала их все. Я бродила по замкам, загадывала желания волшебным паукам, плетущим сети из серебра, я охотилась на троллей в колючих зарослях. Наверное, ты считала, что это папа пишет тебе похвальные рецензии. И так радовалась, что я не стала тебя разочаровывать.

А потом, когда мы стали постарше, вместо того чтобы поддерживать твой талант, я начала завидовать ему. И трясти у тебя перед носом своей не такой уж идеальной жизнью, делая вид, что на самом деле она идеальная. Мы с тобой вообще очень многое друг другу не рассказывали, правда? Я ни разу тебе не говорила, как отчаянно завидовала, когда ты поступила в университет. Мама с папой только об этом и твердили: «Элоди у нас такая умница, да?», «Элоди такая храбрая – взяла и переехала в другой город!», «Элоди такая молодец! Ох, Ада, милая, а разве тебе не хотелось бы тоже поступить в университет?». Я завидовала тому, что теперь у тебя будет сотня новых друзей из разных городов, возможность закатывать веселые вечеринки; я завидовала даже тому, что теперь ты живешь в студенческом кампусе, хотя эти ветхие, отсыревшие домишки приходится увешивать гирляндами и флагами, чтобы придать им хоть какой-то человеческий вид. А еще, кроме зависти, меня терзала гордыня. Только про это я тебе, кажется, тоже не говорила, хотя у нас с тобой были моменты искренности в перерывах между постоянным соперничеством.

Если ты в «Глицинии», если я смогу спасти тебя, мы наберем еще много-много таких моментов – столько, чтобы хватило соткать целую новую жизнь.

Знаю, я подвела тебя. Не была той сестрой, в которой ты нуждалась. Но теперь все изменится. Как уже говорилось, пока я жива, я не перестану искать тебя, Пчелка Элли.

Сто шестьдесят первый день после исчезновения

Элоди Фрей

Отдаться Джеку и спасти сестру – или отказаться и обречь ее на смерть.

Этот ультиматум обвивается вокруг разума стальной змеей, сжимает кольца все сильнее и сильнее. Позволить Джеку навредить Аде попросту нельзя. Впрочем, «попросту» – не совсем подходящее слово, ведь для того, чтобы спасти сестру, я должна позволить Джеку войти в меня. А это далеко не просто.

Я сижу на кровати. Часы на прикроватной тумбочке сообщают, что уже три часа дня. Я не двигалась с места с тех пор, как проснулась в четыре утра. Глаза режет, в горле пересохло.

Сверху доносится шум, и дверь подвала распахивается. Сердце в груди тут же сжимается – как сжимается всякий раз, когда Джек появляется здесь. Он спускается по ступеням, но останавливается на середине лестницы, опираясь на перила. Те скрипят под его весом. Я не оборачиваюсь.