– Мы не знаем, как его зовут, – проговорил Кристофер, пытаясь отдышаться, – зато теперь нам точно известно, как он выглядит. А значит, мы его найдем.

По дороге домой я спросила у Марго:

– Как ты считаешь, Элоди для Джека и правда дороже жизни?

– Еще бы. Все знают, что он в нее влюблен. Вернее, все, кроме самой Элоди.

– А как думаешь, что бы сделал Джек, если бы признался ей, а она его отвергла?

Марго замолкла, явно подбирая подходящие слова.

– У него железобетонное алиби, Ада. Это не он.

Одиннадцатый день после исчезновения

Элоди Фрей

Никогда не думала, что однажды меня будут показывать во всех новостях. Я-то считала, что Джек ошибся и я просто пополню плеяду пропавших женщин, которым достается пара строчек в местной газете. Ну или рассылка на телефоне, которую смахивают с экрана, не читая.

А теперь я сижу на огромной двуспальной кровати в хозяйской комнате «Глицинии», смотрю телевизор и не верю своим глазам, потому что мое фото – в новостном выпуске Би-би-си. Тот же самый снимок, что висит на каждом углу, сделанный три года назад на репетиционном ужине перед свадьбой Ады. Ненавижу эту фотографию: на ней лоб у меня слишком широкий. И все-таки это происходит на самом деле, люди видят мое лицо, слышат мою историю. И хотя Джек именно этого и добивался, я все равно чувствую вину за ненужную суматоху. За то, что заставила людей нервничать.

Так и представляется, как какая-нибудь девушка моих лет сидит у себя в квартире, ест на ужин хлопья, смотрит трансляцию и благодарит богов, что это не ее прямо из кровати умыкнули.

О том, как сейчас себя чувствует моя семья, я даже думать не хочу – сразу начинает душить невыносимый стыд. Родителей по телевизору пока не показывали, и я с ужасом жду, когда они там все-таки появятся. Джек просил меня не смотреть все новости про мои поиски, потому что это слишком тяжело, и, в общем-то, здесь он прав, но я просто не могу удержаться. С момента моего исчезновения прошло чуть больше недели, а кажется, что целый месяц. Рану на предплечье, наверное, не помешало бы зашить, но приходится обходиться стерильными бинтами и плотными ватными тампонами.

Я провожу дни, бродя по «Глицинии» или пялясь в телевизор. Ощущение, как будто я на больничном, однако при этом меня грызет беспокойство, а кураж от нарушения правил постепенно сходит на нет. Хоть я и понимаю, что могла бы сидеть взаперти в куда более скверном месте, чем пятикомнатный домик с видом на море. «Глициния» вся увешана шторами, застелена уютными коврами и завалена большими подушками в нейтральных тонах. Здесь все мягкое – оттенки, поверхности, даже свет, льющийся сквозь кремовые жалюзи. Кэтрин вроде собиралась продать коттедж, но, как рассказал мне Джек, когда дошло до сделки, не смогла заставить себя подписать бумаги. «Глициния» принадлежала нескольким поколениям ее семьи.

За несколько дней до моего похищения Джек наведывался в коттедж самостоятельно, заполнил холодильник продуктами, привез для меня запас одежды, в основном своей – футболки, несколько свитеров, которые мне так и не понадобились, потому что на дворе всего лишь конец августа, и пижамные штаны; их приходится затягивать как можно туже, чтобы не сваливались. Мою одежду, испачканную кровью, Джек забрал, чтобы незаметно выбросить, а вещи из моего дома брать не стал на тот случай, если полиция пригласит моих родных и близких проверить шкаф и определить, не пропало ли что-нибудь. Чтобы СМИ выдали ту историю, которую придумал Джек, все должно было указывать на похищение. Люди любят драматические сюжеты; им нравится с предвкушением следить за поисками виновника, представлять, что они делали бы на месте жертвы, каждый день читать свежие новости: вдруг тело нашли в озере или на него наткнулся в парке случайный прохожий, спозаранок вышедший погулять с собакой?

Так что здесь, в «Глицинии», нет ни одной моей личной вещи, даже телефона. Я то и дело ловлю себя на рефлекторном желании взять мобильный и пролистать новости в соцсетях. Не думала, что без него я начну чувствовать себя как без штанов.

Джек настоял на том, чтобы я не выходила из дома, потому что меня может заметить случайный турист, сапсерфер или любитель покататься на байдарке. А мне отчаянно хочется выйти на пробежку – обычно я три-четыре раза в неделю бегала. Сегодня утром я моталась туда-сюда по лестницам до тех пор, пока загривок не вспотел, но все равно хочется чувствовать кожей свежий ветер и слышать, как шлепают по земле подошвы кроссовок.

На экране возникает центральная улица Кроссхэвена, и я снова перевожу взгляд к телевизору. Сердце екает при виде знакомых мест. Улица выглядит чище обычного, как будто тротуары хорошенько подмели перед дебютом в крупных международных новостях. А затем я вижу интерьер «Кружки» и невольно вздрагиваю: тут и вовсе все вылизано до блеска, как будто это не кафе, а декорации для киносъемок. Возле стойки – Кэти Форстер, репортер телеканала, одетая в темно-синий костюм. Ее короткие волосы искусно уложены в прическу. Кэти мрачно смотрит в камеру, рассказывая:

– Друзья и семья Элоди Фрей, двадцативосьмилетней девушки из Кроссхэвена, графство Сомерсет, пропавшей одиннадцать дней назад, собираются сегодня на объединенные поиски. Ричард Моррис, менеджер и близкий друг мисс Фрей, организовал сбор здесь, в «Кружке», а люди, которых вы видите у меня за спиной, в настоящий момент готовятся прочесывать лес и прилегающие окрестности.

«Близкий друг»? Кто им внушил такую глупость? Ну и конечно же, Ричард не сказал, что я уже уволена.

Его лицо в этот момент показывают крупным планом – на экране он выглядит еще более потным, чем в реальности.