Шрифт:
– Что? – Он тоже засмеялся, заразившись моим весельем, хотя на самом деле ничуть не шутил.
– Это… это похоже на еду, которой где-нибудь в Узбекистане заключенных в тюрьме кормят, или… или на кашу в сиротском приюте позапрошлого века.
Итан лениво потыкал пальцем в месиво на тарелке и тяжело вздохнул.
– Боже, что ж за хрень-то получилась! А ведь все по рецепту делал.
– Только при этом глаза закрыл, да? – Завывая от смеха, я подняла тарелку и помахала ею, проскулив тоненьким голоском: – Сэр, пожалуйста, а можно мне добавки… не класть?
После этого мы с Итаном уже расхохотались оба, согнувшись и чуть не стукнувшись лбами. Мы так смеялись, что аж животы заболели. На долю секунды я позабыла о том, что ты пропала, и мне было так хорошо. Так хорошо…
Итан макнул палец в сахарную пудру и мазнул меня по носу.
– Злая ты, – заявил он. – Злая!
Мне сразу вспомнилось наше с ним первое свидание. Я тебе, по-моему, про него и не рассказывала: ты тогда училась в университете и была занята попойками, лекциями и потрясающими новыми друзьями. Итан повез меня на кулинарный мастер-класс в Бат. Я еще подумала: «Ну надо же, как оригинально, теперь точно будет что подружкам рассказать». А в поезде мы с ним болтали без конца и все время находили новые темы для обсуждения, и я почувствовала между нашими душами такое родство, какого не ощущала ни с кем и никогда. Мы так увлеклись, что чуть не проехали нашу остановку. А на самом мастер-классе мы прикасались друг к другу при любой возможности – то он положит руку поверх моей, показывая, как смешивать ингредиенты, хотя сам об этом понятия не имеет, то я ему пальцем сахар с нижней губы вытру… И пока остальные смазывали выпечку яйцом, Итан взял и поцеловал меня, прямо при всех. А потом взял меня за руку и уже не выпускал до самого конца занятия.
Вот и теперь, пока мы стояли посреди нашей роскошной и дорогой кухни, я посмотрела в глаза своему роскошному и дорогому мужу и поцеловала его.
– Я люблю тебя, Ада.
Я улыбнулась и прошептала:
– Я тоже тебя люблю.
И обняла его, уцепилась за него, за этот момент.
– Ладно, – сказал Итан, – давай-ка куда-нибудь съездим и позавтракаем нормально. Куда-нибудь за город. В какое-нибудь особое место.
В Кроссхэвене в эти дни нельзя было выйти решительно никуда, чтобы на нас при этом не таращились и не расспрашивали о тебе. Так что Итан отлично придумал.
– Поехали!
И мы поехали. И позавтракали. И три часа я была не «Адалин Арчер, сестра той пропавшей девушки»; я была Адалин Арчер, которая вместе с заботливым и красивым мужем ест профессионально приготовленный французский тост.
Но когда мы вернулись домой, все стало по-прежнему: тебя нет, а Итан по уши в работе.
Глава девятнадцатая
Семнадцатый день после исчезновения
Элоди Фрей
Я уже шестнадцать дней провела в полном одиночестве и, кажется, потихоньку схожу с ума. Джек должен был приехать сюда три дня назад, но его что-то задержало, а связаться с ним я не могу. В коттедже есть телефон, но я не хочу рисковать: если полиция прослушивает телефоны моих родных и знакомых, то внезапный звонок Джеку из якобы пустого коттеджа в Корнуолле может показаться им слегка подозрительным.
Еда у меня тоже вот-вот закончится, а в магазин просто так не выберешься. Когда свежие продукты, заранее привезенные Джеком, закончились, я снова перешла на студенческую диету: замороженная пицца, паста, бобы…
Завтра у меня день рождения, и Джек пообещал, что обязательно приедет. Хотя он не очень любит командировки, без них не обходится. Понимая, что регулярные поездки в Корнуолл придется как-то объяснять, он нашел несколько потенциальных заказчиков в этом районе и взялся проектировать флигель для одного банкира из Сент-Айвса, вышедшего на пенсию. Я то и дело подхожу к окну, надеясь увидеть там Джека, расслабленно привалившегося спиной к машине с бутылочкой чего-нибудь алкогольного и с беззаботной улыбкой, но каждый раз болезненно разочаровываюсь, глядя на пустую стоянку.
Я ищу какую-нибудь одежду, но в моем распоряжении только вещи Джека. Когда с понедельника по пятницу торчишь в офисе, скованный строгим дресс-кодом, мысль о том, чтобы весь день проходить в пижаме, кажется роскошной и эгоистичной фантазией. В реальности же постоянное ношение пижамы заставляет чувствовать себя бесправным и беспомощным.
В куче оставленных вещей обнаруживается пастельно-голубая рубашка, пахнущая парфюмом Джека: сандал и кожа. Я натягиваю ее как халат – она мне до середины бедра – и невольно задумываюсь, сколько случайных подружек Джека расхаживали по утрам в его рубашках. Отчего-то вспоминается тот эпизод с худенькой блондинкой. Картина их близости всплывает перед глазами, и я чувствую себя так, словно легла в горячую ванну – первоначальный удушливый дискомфорт сменяется удовольствием и расслабленностью. Я отдаюсь ощущениям, вспоминая, как Джек двигал бедрами взад-вперед, как перекатывались мускулы под загорелой кожей спины и как ярко, резко разливался в воздухе запах секса.
Вагина на мгновение сжимается.
Ко мне уже так давно никто не прикасался…
Мне хочется секса. Такого, какой был у Джека с той девицей. Жесткого, первобытно-грубого. Чтобы руки были прижаты к кровати у меня над головой. Чтобы кто-то держал меня за горло. Такого секса, о котором не стала бы задумываться ни одна правоверная феминистка. Я ложусь на кровать и принимаюсь ласкать себя.
Я представляю тяжесть тела Джека поверх моего. Я представляю, как мы лежим на полу в его спальне, как жесткие половицы царапают мне спину, пока он толкается в меня, как его естество оказывается внутри, растягивая меня. Как его губы касаются моих грудей.
Соски твердеют, неприятно трутся о ткань рубашки Джека. Я невольно раскидываю ноги, двигаю рукой все быстрее, дышу все тяжелее, фантазирую все ярче. Чужое горячее дыхание, щекочущее шею… Зубы, кусающие меня за плечо… Жесткие толчки, все сильнее и сильнее…
А потом… а потом…
А потом кто-то судорожно охает.
И это не я.
Я резко открываю глаза – и вижу Джека.
Джека, стоящего в дверях.
Джека, который таращится на мою руку между разведенных ног.
Твою ж мать.