– Я хочу домой.

– Меня в полицейский участок таскали.

Я сглатываю, огорошенная такими новостями.

– Но ты же понимал, что тебя будут расспрашивать.

– Меня не расспрашивали, Элоди, меня допрашивали. – Он наливает себе еще виски.

– Но у тебя же безупречное алиби. Они не смогут доказать, что ты причастен.

– Тем не менее пытаются. Меня там вчера вечером шесть часов продержали, задавали одни и те же идиотские вопросы. – Джек от души прикладывается к стакану. – Меня подозревают.

У меня внутри все сжимается.

– Из-за чего?

– Без понятия. Но подозревают. И если ты появишься аккурат после того, как на меня как следует надавили, это будет выглядеть очень подозрительно. – Он неловко потирает затылок.

– Джек… мои родители абсолютно разбиты. Я должна их увидеть.

Он фыркает.

– Ты чего?

– Да ничего.

– В чем дело?

– Не бери в голову, Эл.

– Нет уж, рассказывай, что стряслось.

– Я не хочу причинять тебе боль, – сознается Джек после паузы.

Меня охватывает тревога.

– Джек, прошу тебя.

Он допивает остатки виски и смотрит в опустевший стакан, видимо решая, рассказывать или отделаться общими словами; он ведь знает, что я теперь не отстану.

– Это я убедил твоих родителей провести пресс-конференцию.

– Ясно…

– Твоя мать предпочитает отрицать очевидное. Даже насмотревшись на беспорядок в спальне и на паспорт, найденный при обыске, она настаивала, что ты просто уехала в отпуск. Видимо, поэтому и не хотела общаться с прессой. Я говорил ей, что надо выступить с обращением, и не только я один, но она никого не слушала. А потом я однажды зашел к вам и услышал, как твои родители разговаривают на кухне.

Я молчу, не перебивая его, потому что, судя по тому, как Джек напряженно поджимает губы, вот-вот услышу самое главное.

– И когда я услышал, о чем именно они говорят, у меня перед глазами почернело. Я был вне себя. – Он сжимает стакан с такой силой, что костяшки пальцев белеют, но когда я утешающе касаюсь его руки, слегка ослабляет хватку. – У нас вышел знатный скандал, Ада вызвала полицию, и вот тогда меня на допрос и потащили.

Я изумленно замираю, не в силах поверить.

– Ты поссорился с моими родителями?

– Ага. – Джек пристыженно отводит глаза.

– Но из-за чего? Что они такого сказали?

Хоть я совершенно не представляю, из-за чего они могли поругаться, меня не оставляет подозрение, что жизнь после этого уже не будет прежней. Я сжимаю пальцы Джека, молчаливо подталкивая его продолжать рассказ. Я хочу услышать ответ.

– Они сказали: мол, какое счастье, что это не Ада пропала.

У меня едва не встают дыбом волосы.

«Какое счастье, что это не Ада пропала».

Джек продолжает что-то говорить, губы шевелятся, но я ничего не слышу сквозь шум крови в ушах.

«Какое счастье, что это не Ада».

Друг забирает пустой стакан у меня из руки и набирает в него воды из-под крана.

«Какое счастье, что это не Ада».

Он сует стакан мне, но у меня не получается его взять. Руки не слушаются.

Я вовсе не хотела соревноваться с сестрой, но мои родители хорошенько постарались. Они годами взваливали мне на плечи все больше ожиданий. Это ты у нас умница. Это ты должна добиться успеха. Это ты должна больше сделать, большего добиться. А потом Ада вышла замуж за Итана, а я бросила карьеру в Лондоне, и родители ясно дали понять: я проиграла в соревновании. Разочаровала их.

Мои друзья никогда не принимали всерьез мои жалобы о том, что Аду родители любят больше, и наперебой заверяли, что всякий думает, будто брата или сестру любят больше, а на самом деле мама и папа, как и любые родители, любят нас одинаково, потому что все родители любят детей одинаково. У них может быть любимый цвет, любимое время года, но не бывает любимого ребенка. Тот, у кого нет собственных детей, даже представить не может, что такое возможно. Понятно, что ни один родитель не сумеет ответить на вопрос, кого из детей он бросится спасать первым в случае смертельной опасности. Но мои родители, судя по всему, точно знают, кто у них любимый ребенок. Им даже вопросов об опасности не задавали, а они свой выбор уже сделали.

Джек был прав: первенца всегда любят больше.

– Элоди? – Джек убирает мне от лица свесившиеся волосы. – Прости, мне не стоило рассказывать.

– Все в порядке.

– Мне было очень неприятно слушать, как ты их жалеешь, когда они такого наговорили. Я просил Мередит надеть что-нибудь черное, приглушенное, это было бы уместно, но им с Адой захотелось ярких цветов. Кричащих. – Он фыркает, морщась от одних воспоминаний. – Ты в курсе, что вечеринку в честь беременности Руби никто отменять и не думает? Они только о ней и говорят. Ну да, они за тебя переживают, но и вполовину не так сильно, как я ожидал. Так что им не так уж и повредят еще несколько дней без тебя. Может быть, если поиски затянутся, они наконец-то проникнутся ситуацией.