– Полиция все равно тебя вычислит.

– Как? Твои вещи и следы ДНК обнаружились в машине Дэвида, у меня алиби, а теперь, когда Тейлора арестовали…

Джек продолжает что-то говорить, его губы движутся, но слова сливаются для меня в один сплошной белый шум, потому что становится ясно: я никогда отсюда не выберусь. Никогда. Животный инстинкт требует удирать, и я коротко оглядываюсь на лестницу. Дверь заперта. Ключа у меня нет. Но даже если бы был, Джек все равно перехватит меня еще до того, как я преодолею хотя бы половину ступеней.

– Ты вообще меня слушаешь? – рявкает он, хватая меня за плечи. – Я пошел на это ради тебя. Где благодарность?

Я вырываюсь, но деваться особо некуда, остается лишь вжаться спиной в дальнюю стену.

– Благодарность? Ты еще благодарности требуешь? Что, за вот это все еще и благодарить надо? – Я обвожу руками подвал. – Ты пытался меня изнасиловать…

– Прекрати.

– Ты пытался изнасиловать меня и…

Джек пинает стул, и тот, отлетев, с грохотом врезается в стену.

– Никто и никогда не полюбит тебя так, как я. И Ноа, чтоб ему в гробу икалось, никогда не смог бы дать тебе такой любви.

– И слава богу! – Меня начинает трясти, а глаза щиплет от навернувшихся слез. – И слава богу, что он не дал мне такой любви.

– Ты его прямо на гребаный пьедестал возвела! А теперь вспомни, сколько раз ты куковала в каком-нибудь ресторане в полном одиночестве, потому что работа оказывалась для него важнее? Сколько раз ты звонила мне по вечерам в слезах, потому что он в очередной раз тебя подвел? А он в этот момент одну из своих учениц трахал. Ты же в курсе, да?

– Заткнись!!! – ору я.

– А я его видел. Я же ездил в Лондон.

– Ты лжешь.

– Он даже кольцо купил. Не знаю уж, для тебя или для другой подружки, но он совершенно точно покупал помолвочное кольцо.

– Тебе просто не нравился Ноа, по крайней мере поначалу, вот ты и дожидался, когда он допустит хоть какую-то промашку.

– Поначалу? Да он мне никогда не нравился. Я просто притворялся, Фрей. Потому что понимал: если продолжу выказывать свою неприязнь открыто, потеряю тебя.

Я вспоминаю светские мероприятия, которые посещала вместе с Ноа и Джеком. И ведь да, я замечала, с каким отвращением Джек смотрел на Ноа, когда думал, что я не вижу, – у него всякий раз было такое лицо, словно он неожиданно застал Ноа за чем-то непотребным, хотя он просто обнимал меня за талию или целовал в уголок рта. А потом Джек перехватывал мой взгляд и отвращение сменялось лучезарной улыбкой, будто ничего и не было.

– Ты кроме этого куска дерьма ничего вокруг не видела! – рычит Джек. – Он тебе весь мир заменил.

Я невесело смеюсь.

– А на самом деле это ты должен был заменить мне весь мир?

– Именно.

– Ты меня тоже за дуру не держи. Если бы ты и впрямь решил, что у Ноа появилась другая, ты бы моментально мне доложил.

– Не видел смысла вываливать его грязные секреты. Слишком велик был риск, что ты дашь слабину и простишь его. Зачем такие сложности, когда можно было просто избавиться от него раз и навсегда?

Тишина, повисшая в подвале, кажется оглушительной. А на губах у Джека змеится едва заметная улыбка. Ему нравится весь этот надрывный, почти театральный пафос. Нравится видеть, как я тщетно пытаюсь осознать услышанное.

– О чем ты говоришь? – Я моргаю, глядя на Джека снизу вверх.

– Ты сказала, что мне не сойдет с рук твой плен в «Глицинии», – Джек подходит ближе, – но знала бы ты, сколько уже всего с этих рук прекрасно сошло… – Он берет меня за горло, заставляя запрокинуть голову, и, крепко прижав к стене, шепчет, почти касаясь губами моих губ: – Есть два вида любви, Элоди: первый – это когда ты готов за нее умереть, а второй – когда ты готов за нее убить.

«Водителя так и не нашли…»

Воздух застывает у меня в легких. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Он заставлял тебя страдать, а я знал, что могу подарить тебе счастливую жизнь. Вот и пришлось положить этому конец, потому что сама бы ты никогда не решилась.

Это невыносимо. Я не могу поверить собственным ушам. Не желаю верить.

– Замолчи. Просто замолчи.

– Нет уж. – Пальцы Джека крепче сжимают мне горло. – Ты должна это услышать, Элоди, ведь я хочу, чтобы ты любила меня всего целиком, со всеми скелетами в шкафах, как и я люблю тебя с твоими скелетами. Мне нужно, чтобы ты знала, как далеко я готов зайти ради нас с тобой.

Он проводит подушечкой большого пальца по моим губам, и я зажмуриваюсь, чтобы не расплакаться. Потом Джек отпускает меня.

– Он умер из-за тебя.

Правда жжет хуже всякой кислоты, и я готова закричать, готова…

Рука рефлекторно взметается вверх и отвешивает Джеку звонкую пощечину. Эхо шлепка разлетается по всему подвалу, ладонь горит, причем горит так приятно, что я бью Джека снова и уже замахиваюсь для третьей оплеухи, но он ловит меня за запястье. Между нами завязывается борьба. Я что-то кричу ему в лицо, кипя от ярости и осознания его предательства, ругаюсь, грязно и заковыристо, но Джек валит меня на пол, прямо на спину, и наваливается сверху. Я пытаюсь кусаться, но ничего не выходит; пытаюсь пинаться и царапаться, но у меня не получается. Он снова, как тогда, перехватывает мои запястья одной рукой, прижимая к полу. Лишенная возможности хоть как-то сопротивляться, я рыдаю, вою и кричу, и Джек свободной рукой снова стискивает мое горло – не настолько сильно, чтобы придушить или навредить, но достаточно крепко, чтобы я поняла намек.