Я не мог присоединиться к ней в ее дневных туристических экскурсиях, но я мог сделать так, чтобы наша последняя ночь в Токио была как можно более запоминающейся.

— Надеюсь, ты не боишься высоты, — сказал я, открывая дверь на крышу отеля.

Скарлетт остановилась как вкопанная.

— Ашер. — Смех и потрясение пронизывали ее слова. — Скажи мне, что ты этого не сделал!

Ей пришлось кричать, чтобы я ее услышал, потому что менее чем в десяти футах от нее, жужжа винтами, стоял изящный белый вертолет с золотым логотипом отеля, отпечатанным на боку.

— Частная экскурсия на вертолете над Токио на закате, — сказал я с ухмылкой. — Кажется, это подходящий способ отпраздновать нашу последнюю ночь здесь.

Я заплатил кучу денег, чтобы забронировать вертолет в последнюю минуту, но это стоило каждого пенни, чтобы увидеть восторженное выражение Скарлетт, когда мы парили над городом. Я так привык к роскоши в своей жизни, что иногда принимал ее как должное, но, когда я увидел это ее глазами, это что-то сделало с моей душой.

Я не мог описать, что это было, но мне хотелось дать ей все самое лучшее, что есть в мире.

— Это Одайба. — Я указал на популярный развлекательный центр, расположенный на искусственном острове в Токийском заливе. — Мы были там вчера вечером. Вот Сибуя, Токийская башня...

Я уже летал этим рейсом раньше, поэтому я взял на себя обязанности нашего пилота-гида, пока мы снова не приземлились на крыше нашего отеля. Персонал отлично справился с этой задачей во время нашей двадцатиминутной поездки.

Вместо большого пустого пространства из бетона на крыше теперь был изысканный ужин при свечах на двоих, с льняной скатертью, тонким фарфором с гравировкой в виде цветущей вишни и переносными обогревателями. Установка была спрятана в нише, которая защищала ее от сноса при посадке вертолета.

Прерывистый вдох Скарлетт заставил меня улыбнуться.

Я проводил ее до стола, когда вертолет снова взлетел, чтобы обеспечить нам уединение.

Остаток ночи крыша была в нашем распоряжении.

— Будь честным, — сказала Скарлетт, когда мы сели. — Вдохновением для вертолетного тура послужила моя шутка о похожем полете над Гавайями?

— Понятия не имею, о чем ты говоришь. Но гипотетически, если бы это было так, это было бы намного лучше, чем Гавайи, не так ли?

Ее губы тронула усмешка.

— Ты же знаешь, что этого свидания не было. Я тебя дразнила.

— Я знаю. Вот почему я гипотетически сказал, что мой лучше.

Скарлетт рассмеялась и покачала головой.

Наш ужин омакасе (прим. похоже на сет суш, только вместо этого набор из нигири, сашими и др.) был приготовлен лучшим шеф-поваром Японии. В его флагманском ресторане в Осаке был четырнадцатимесячный лист ожидания, но Себастьян потянул за кое-какие связи и убедил его прилететь сюда на выходные.

Один укус доказал, почему у него был четырнадцатимесячный лист ожидания. Каждое блюдо, от трио сашими из тунца до японской вырезки вагю формата A5, было изысканным.

— Я так наелась, что тебе придется нести меня обратно в наш номер в отеле, — простонала Скарлетт, но это не помешало ей доесть последний кусочек чизкейка с зеленым чаем. — Это испортило мне жизнь. После этого я не смогу вернуться к обычной еде на вынос.

— Я сделаю несколько звонков и узнаю, готов ли шеф-повар переехать в Лондон, — сказал я со смехом.

Она оживилась.

— Думаешь, он это сделает?

— Нет, но попытка не пытка.

— Не вселяй в меня таких надежд. — Скарлетт вздохнула и отпила глоток сакэ (прим. рисовое вино). Она огляделась, и выражение ее лица стало задумчивым. Сумерки сгустились до полной чернильной темноты ночи, а мы были так высоко, что даже не слышали шума транспорта внизу. — Здесь так красиво. Хотелось бы, чтобы мы могли остаться подольше.

Сожаление кольнуло меня в животе. Мы улетали обратно завтра, чтобы успеть в Лондон раньше Винсента, но мне бы тоже хотелось остаться подольше.

— Мы всегда можем вернуться, — сказал я. — Это всего лишь один перелет.

— Я знаю, — она поиграла столовым серебром. — Но это будет уже не то.

Я промолчал.

Я знал, что она имела в виду. Я тоже это чувствовал, приближающийся занавес нашего лета, тяжелые бархатные шторы опускаются, чтобы разделить нашу жизнь на «нас» и на «нас и их».

Как только мы расскажем Винсенту в понедельник, наши отношения больше не будут принадлежать только нам. Они будут принадлежать и всем остальным. У каждого будет свое мнение, и мы не сможем от него убежать, даже если попытаемся.