Мы возвращаемся в дом и устраиваемся на диване. Прилипаю к своему мужчине и пересказываю разговор с Франческой.

— Чего ей не хватает? — экспрессивно выпаливает Андреа, — жила под надзором деспотичного отца. При разводе вернулась бы к нему же. Сейчас сама себе хозяйка. Живи в свое удовольствие и спокойно устраивай личную жизнь. Я создал ей все условия. Почему она все это творит?

— Хочет тебя вернуть? — предполагаю я поморщившись.

— Покупая чужого ребенка? — Гонголо вздергивает бровь, — прости, Тайа, но это просто какой-то анекдот. Глупая женщина. Она не может понять, что дело не в детях. Любимая женщина нужна и бесплодная. Просто найди мужчину, который тебя полюбит. Зачем навязываться равнодушному?

— Юлька считает, что на нее давит общественное мнение, — вспоминаю я разговор с Пыховцевой.

— Твоя подружка умная женщина, — кивает Андреа, — только не давит. Есть люди, которым это общественное мнение заменяет мозг. Зачем вообще думать, если есть готовые рецепты на все случаи жизни. Особенно удобно религиозным фанатикам, вообще не нужно ни о чем беспокоиться — если догматы не помогут, викарий всегда нашепчет, что делать.

— Кстати, еще я блудница, которая будет гореть в аду вместе с моими детьми, — нехотя рассказываю об упущенной в рассказе детали.

— Святоша нашлась. Хочешь, я прямо завтра начну церковный бракоразводный процесс?

Кто же задаёт такие вопросы? Конечно хочу, но... Этих «но» слишком много. Пока я сижу и не отсвечиваю, семья Гонголо меня терпит. Развод — поджог бикфордова шнура. Думаю, первым делом его родители устроят тест ДНК и обвинят меня во лжи и меркантильности. Никто не поверит, что Андреа был в курсе. Не хочу, чтобы моя дочь жила в атмосфере горячей войны. Мне не нужен свет, покой вполне устроит.

— Нет, не хочу, — качаю я головой, — мне плевать на мнение всех этих людей. Я не собираюсь с ними общаться. Не знаю, как Юлька добровольно влезла в это болото.

— Джулия еще та язва. Она как рыба в воде, — заверяет меня Гонголо. — Если захочешь, только скажи, я сожгу этот город, если ты пожелаешь.

Я хихикаю и отрицательно качаю головой. Мой Герострат. Просыпается нежность.

— Еще Юлька сказала, что в Венецианской республике монастыри были борделями, — с сомнением упоминаю я.

— Да, было такое, — подтверждает Андреа, — частный случай храмовой проституции.

— Как в Карфагене? — уточняю на всякий случай, — в России точно ничего такого не было.

Гонголо полулежа сидит на широком диване. Я удобнее устраиваюсь на его груди.

— Не только в Карфагене. Храмовая проституция возникала там, где проходили торговые пути. Своеобразный экспорт услуг и стабильный приток средств в валюте, — усмехается Андреа, — женщин обязывали приходить в храм и продаваться иностранцам.

— Пополняли торговый баланс? — запускаю руку в шевелюру Гонголо и мягко массирую кожу.

— Типа того, — соглашается он, рукой шаря по шелку платья, — на самом деле это была жертва какому-то женскому божеству. В Греции, например, Афродите. По Геродоту каждая женщина в Вавилоне, Сирии, Финикии, Малой Азии, Армении и в отдельных полисах Греции обязана была раз в жизни отдаться иностранцу. Он писал, что в роще Афродиты сидели женщины с венками из веревок на голове. Если женщина уже пришла, должна была дождаться, пока какой-нибудь иностранец не кинет ей монету. Получив деньги, обязана пойти с любым, отказывать в соитии было запрещено.

— Брр, — представляю картинку и передергивает, — но там-то был религиозный обычай. А как разврат обосновывался в католической Венеции?

— Все-таки, экономический аспект в храмовой проституции присутствовал. Не зря же к обряду допускались только иностранцы. Как ты правильно заметила, пополнялся торговый баланс. В Венеции основание такое же. В торговой республике на продажу выставляли все, что пользовалось спросом. Христианство тоже было средством заработка. В Венецию свезли много мощей святых. Их не только покупали в других городах, но и воровали. В город стремился заехать каждый паломник по пути в Иерусалим.

— Надо же. Венеция стала туристическим центром уже давненько? — моя рука спускается на щеку мужчины, подушечки пальцев изучают щетину.

— Именно. А где развивается туризм, неизменно процветает проституция. Женские монастыри не смогли удержаться от искушения и подключились к туристической отрасли. Ну, ты же помнишь, я тебе говорил местную пословицу. Сначала венецианцы, потом христиане.

Гонголо хмыкает, я, глядя на него, тоже не могу сдержать улыбки.

— Что за речи, Гонголо? — мягко журю я мужчину, — ты же венецианец-патриот и католик.

— Это исторические факты. К тому же, порой сомневаюсь и в первом определении, и во втором, — устало выдает Андреа.

— Что-то случилось? — волнуюсь я.

— Наш круг несколько шокирован процессом по сепарации. Сама понимаешь, я не распространяюсь об истинной причине. Франческа же, как недалекая женщина, сеет свою версию.

— И что? Тебя все осуждают? — спрашиваю я серьезно.

— Эффект очень неожиданный, — задумчиво отвечает Андреа, — с договорными женами не принято разъезжаться так открыто. Обычно всем плевать на наличие второго дома у мужчин нашего круга. А тут все внезапно вспомнили, что после процесса по сепарации, супруги должны соблюдать целибат до конца своих дней.