Я не успеваю ничего сообразить, как Зоя вырывается из нашей цепочки и бежит навстречу охране. У меня нет аналитического мышления и достаточных познаний в геометрии, чтобы понять, что девушка закрывает Диму собой, но меня хватает, чтобы почувствовать: не всех троих, не меня и даже не Талю — именно его. Черт. Пересмешница со своей безумной, переходящей пределы человеческого познания, любовью точно погубит и себя, и нас заодно.

Я ведь уже не настолько наивна, чтобы пытаться спасти всех и сразу, хоть и очень хочется; даже не задумываясь, срываюсь с места вслед за Зоей, жестами показывая ребятам, чтобы сматывались: так будет намного легче. Мне будет гораздо проще вытащить отсюда Пересмешницу, если при этом я не буду переживать хотя бы за них. Кажется, я выкрикиваю такие страшные ругательства, что и Таля, и Дима не пытаются спорить, но у меня больше нет времени наблюдать за ними даже краем глаза: нужно защитить Зою.

Всё действие занимает не больше десяти секунд, но они ощущаются как целая гребаная вечность. Мне остается надеяться, что ребята не полезут геройствовать, как это, черт возьми, приспичило Пересмешнице: мы безоружны от слова совсем, и против пушек никто не сможет ничего сделать; наш с Зоей максимум — выиграть для Тали с Димой время, чтобы они могли спастись, а заодно и рассказать о случившемся.

То, что мы обречены, стало ясно практически сразу. Обернувшись на мгновение, вижу испуганные глаза сестры, в глубине которых — надежда выйти отсюда без потерь. Едва заметно киваю головой, но тут Талино лицо озаряется какой-то гениальной мыслью, и она рывком открывает входную дверь и со всей силы тащит Диму за собой. Я не знаю, что она придумала, да мне и неважно: теперь остается выбраться только нам с Зоей, но эта затея заведомо обречена на провал.

Все выстрелы удивительным образом попадают мимо меня, и я не сразу понимаю, в чем дело: пуля, пролетевшая в сантиметре от моего уха, сбила с головы парик, и даже с пятью слоями грима, который наверняка уже растекся местами, можно догадаться о том, кто я такая. Наверное, после такого глупого разоблачения меня должны пришить еще быстрее, но одна из пуль врезается в грудь Зои; я почти ничего не вижу сейчас, но чувствую: это конец. Я оборачиваюсь сразу же, но девушка уже не дышит, и ей изначально ничем нельзя было помочь: она мертва. На ее губах — легкая насмешливая улыбка.

Я не успеваю ни осознать, ни посмотреть в последний раз, ни прочувствовать: тупая боль в затылке заставляет голову кружиться, и я падаю, падаю в пустоту.

***

Я разлепляю глаза в каком-то обшарпанном подвале, среди сырости и плесени. Пытаюсь вспомнить последнее, что со мной произошло, и липкий ужас пробирает до костей: Зою убили. Я должна была ее вытащить, но даже этой малости сделать не смогла. Я терялась в догадках, сколько прошло времени и где именно я нахожусь, но не теряю надежды, что Таля и Дима всё-таки выбрались и уже находятся в безопасности.

Беглый осмотр подвала привел меня к выводу, что сбежать отсюда не получится: единственным выходом была массивная железная дверь, через которую точно не пробраться. Для успокоения совести я попыталась покричать, но выходили только какие-то сдавленные хрипы: в горле пересохло, а в доступности у меня не было ни глотка воды. Несмотря ни на что, мы с ребятами выполнили свою задачу, а то, что не получилось без потерь, — так ведь никто не застрахован.

Я успела поспать уже два раза и по третьему кругу передумать абсолютно все мысли, когда наконец дверь моей импровизированной тюрьмы открылась. Коридор, находящийся за дверью, тоже был освещен одной-единственной лампочкой, свисающей на проводе, — к этому я пришла, навскидку сравнив яркость освещения в подвале и снаружи.

На пороге стоит не кто иной, как Елисеев собственной персоной.

— Надо же, а я уже начал думать, что тебя случайно отправили на тот свет.

— Как будто вы не этого добивались всё время?

Он покачал головой.

— Вовсе нет. Есть разговор. Можешь идти? — ситуация была до невозможности сюрреалистичной, потому что в следующий момент Елисеев… протянул мне руку.

Еле удержавшись, чтобы не плюнуть на протянутую ладонь, я поднялась сама. Уже шагая из подвала наверх, я поняла, что мы не в Елисеевском доме, по крайней мере не в том, куда приехали с ребятами под видом журналистов: это какое-то другое место. Второй дом Елисеева, в котором мы находились, был обставлен похоже, но всё-таки иначе; к тому же, планировка была другой. Куда, черт возьми, он меня притащил? Матерясь сквозь зубы, я плелась за Елисеевым и надеялась лишь на быструю и безболезненную смерть. Почему он меня еще не убил?

Только оказавшись в просторном кабинете, наполненном всеми мыслимыми и немыслимыми предметами роскоши, мой враг номер один снизошел до объяснений, хотя и их, в общем-то, начал с вопроса:

— Ты никогда не задумывалась, почему до сих пор жива? — я молча посмотрела на него, всем своим видом показывая, что не настроена на дискуссии. Мужчина вздохнул. — Просто никто не собирался тебя убивать. Эти идиоты так старательно прятали тебя, будто твоя смерть сыграла бы значительную роль.

«Просто никто не собирался тебя убивать». Вдох.

— Может, чаю? — предложил Елисеев.

— Пожалуй, откажусь, — невесело улыбаюсь краем рта. Хрен знает, что у него на уме.

Мужчина вздыхает.

— Зря. Я же сказал, что твоя смерть не принесет мне сейчас никакой пользы. Ты гораздо ценнее живая, но никто, кроме меня, об этом не думал. Если честно, то и мать твоя мне тоже нужна была живой.

Выдох.

Он продолжает:

— Анастасия владела крайне ценной информацией, которой наотрез отказалась со мной поделиться. Полгода назад должен был погибнуть только твой отец, это был мой способ разговорить твою мамочку: потеряв мужа и поняв, что я не шучу, она вряд ли захотела бы терять еще и драгоценную дочь. В машине должен был быть только один человек, но почему-то вы ехали втроем, и это сорвало все планы. Поначалу я и правда думал, что тебя нет в живых.