Каждое слово — словно нож под ребра.

— Анастасия погибла по ошибке, но тот день, когда я узнал, что ты мало того, что не умерла, а еще и объявилась в Москве, был для меня как праздник, — Елисеев смотрит на меня. — Твоя мать вовсе не была дурой и за столько лет наверняка перестраховалась, поделившись с тобой семейной тайной, подробности которой знала только она, — я плохо понимаю, что он имеет в виду. Неужели у нашей семьи есть еще какие-то секреты? — Если расскажешь сразу, пожалуй, сохраню тебе жизнь.

Я лихорадочно пытаюсь переварить услышанное и хоть как-то уложить это всё в голове, как меня внезапно прошибает осознанием. Настолько абсурдно, что ни один человек не поверит, и меня пробирает истерический хохот. Елисеев удивленно смотрит на меня, пока я пытаюсь успокоиться: наверное, думает, что я сошла с ума.

Отсмеявшись, перевожу дыхание и с широкой улыбкой, а главное, абсолютно честно отвечаю:

— Всё бы ничего, вот только у меня амнезия, — улыбаюсь еще шире. — Я даже не в курсе, знала что-то об этих ваших тайнах или нет.

На его лице — такая смесь эмоций, что мне стоит больших трудов не рассмеяться снова.

— Ты врешь.

— Нет, — кажется, улыбка расползлась почти до самых ушей. — Можете смело убивать, я при всем желании ни черта не помню: мне отшибло память как раз после той аварии.

— Я постараюсь напомнить, — Елисеев усаживает меня в кресло, а сам садится на корточки передо мной. — Видишь кулон у себя на шее? — я молча киваю. — Это только одно украшение, а их было несколько комплектов и даже больше. Меня интересует перстень. Ты его когда-нибудь видела? — медленно, почти что по слогам объясняет он, как маленькой.

— Не-а.

Что я могу поделать, если и правда не помню? Кулон, судя по фотографиям, мама подарила мне еще в далеком детстве. Рассматривая его, я заметила, что он не был таким с самого начала: скорее, являлся уцелевшим кусочком какого-то крупного украшения. У Тали, кстати, был похожий, только с сапфиром; на моем же кулоне был крупный рубин или гранат — я не особо разбиралась. Сестра рассказывала, что по семейным преданиям Снегиревы — старинный княжеский род, и буквально чудом нашим предкам удалось сохранить несколько украшений, которые передаются по наследству.

Я и правда не видела никакого перстня или даже чего-то похожего: а если видела, то всё равно не помню. Елисеев не давил на меня, даже не повышал голос, да и вообще вел себя крайне дружелюбно. Если он не врет и ему позарез нужна информация, которую из всех живых людей могу знать только я, то ситуацию легко можно вывернуть в свою пользу. Конечно, рано или поздно его терпение лопнет, но пока это не произошло, мне нужно пользоваться случаем.

— Как он выглядел? Перстень, — делаю вид, что всецело заинтересована в том, чтобы его найти.

— С большим камнем, — помедлив, отвечает мужчина.

Строить из себя дуру, оказывается, так легко.

— Все перстни с большими камнями, — со знанием дела заявляю я. — Что за камень там был? Ну или хотя бы какого цвета, — непонятно, задаю я вопросы или, наоборот, объясняю.

Елисеев медлит, и мне это не нравится.

— Пожалуй, красный.

— Пожалуй, красный — пожалуй, не видела, — ехидно отвечаю я. — Между прочим, это важно: я ведь могла что-то заметить на семейных фотографиях.

Если комплект драгоценностей с рубинами или гранатами достался маме, а Елисеев с самого начала пытался добраться именно до нее, то камень и правда должен быть таким же, но ни на одном фото я не видела ничено подобного. Узнать ответ было и в моих интересах тоже: кто знает, вдруг это и правда что-то важное, о чем другие пока не догадались. Мои попытки проиграть в голове одинокие воспоминания с тортиком и фотоальбомом, в которых присутствовала мама, ни к чему не привели: никакого перстня там не было. А вот кулон на моей шее болтался еще в шесть лет, когда мы с Талей убежали играть с соседской собакой, — значит, мама подарила его мне еще раньше, а других воспоминаний у меня попросту не было.

Елисеев хмурится.

— А серьезно?

— Я же и говорю, не видела. Шансы восстановления памяти — пятьдесят на пятьдесят, так что заходите через годик, — криво улыбаюсь краем рта.

— Господи, просто уведите ее, — раздраженно-обреченно командует мой злейший враг. Надо почаще об этом думать, чтобы ненароком не ляпнуть лишнего.

Дверь открывается, и в проеме сразу же показывается голова охранника.

— Куда?

— В комнату. Любую, — Елисеев прикрывает глаза. Что ж, и у него бывают эмоции.