Проблуждав по кладбищу больше часа, Лене всё-таки удалось найти ту самую детскую безымянную могилу. Маленький покосившийся крест щемил душу. Лена положила шарманку на поросший мерклой весенней травой холмик и произнесла:

– Я стою на земле, а ты, покойник, лежишь в земле. Твоё тело зарыто, гвоздями в гробу забито, ногами не пойдёшь, руками не возьмёшь.

Хорошо, теперь уйти не оглядываясь. Вроде бы, что может быть проще, иди себе вперёд и всё. Но шея прямо как не твоя, так и норовит повернуться. Ещё какой-то шорох за спиной. Шорох, а может шаги? Не оглядываться! Ни в коем случае не оглядываться!

Лена облегчённо вздохнула только тогда, когда переступила порог собственного дома.

Прошло три недели. Странно, но Егор за всё это время, ни разу не вспомнил о шарманке, ни разу о ней не заговорил. Как будто её никогда и не было в его жизни. Маленькая девочка в белом платье тоже больше не появлялась. Лена решила, что теперь не будет брать сына с собой на кладбище, будет ходить одна, только одна. Она всё время думала о том, что Егору сказала девочка, что ей скучно и, что её никто не навещает.

Утром в воскресенье Лена стояла у безымянной могилы, шарманка так и лежала там, где она её оставила. Лена положила на осевший холм ритуальную корзину из маленьких розовых роз. Она подумала, что девочке понравятся эти цветы.

– Теперь... я буду навещать тебя, могу приходить каждое воскресенье. Ну, если ты не против конечно.

Шарманка тихо звякнула, девочка была не против.

Культ барсука

Когда я был ребёнком, родители каждое лето на один месяц отправляли меня к бабушке в деревню. Эта небольшая деревенька, на самом краю леса, состояла всего из двух улиц – продольной и поперечной, у них даже названия не было, люди в деревне так и говорили: «я живу на продольной, а я на поперечной».

И была в этой деревне, вернее не в самой деревне, а в лесу неподалёку, одна достопримечательность – барсучья нора. Да не просто нора, а настоящий «вековой» барсучник – очень старое барсучье городище. Представьте себе холм, вдоль и поперёк изрытый туннелями. Многие поколения барсуков трудились здесь, создав целое звериное метро с входными и вентиляционными отверстиями, с длинными земляными коридорами и выстланными сухой травой гнездовыми камерами.

Жители деревни почему-то с большим почтением относились и к барсукам и к барсучьему царству на холме, никогда на них не охотились. Кто-то даже повесил табличку на дереве вблизи холма со зловещим предостережением:

«Не тронь! Иначе покроет смертями все дома, да так, что гробов хватать не будет».

На мои вопросы: «что это всё значит? почему? что это за барсучий культ такой у них в деревне?», бабушка неизменно отвечала: «так исстари повелось».

Несмотря на запрет, я частенько бегал смотреть на барсучий холм. В нём я насчитал пятьдесят семь входов-выходов! И это ещё без учёта малозаметных отнорков в кустах под холмом.

И вот сидел я как-то и смотрел на этот холм, смотрел, смотрел, и у меня зародилась нехорошая мысль, быстро переросшая в желание, а затем и в действие. Захотелось мне выкурить из барсучьего городка хозяев. Я заложил все норы, кроме одной внизу и одной наверху холма. Нет, я не был злым ребенком, и смерти никому не желал, мне просто чертовски хотелось увидеть, как барсуки побегут.

К нижней норе я натаскал хвороста, елового и можжевёлового лапника и поджёг, а сам спрятался за кустом у выхода наверху. И стал ждать. Я помню, что всё это время меня не покидало ощущение, будто кто-то пристально за мной наблюдает. Причём наблюдает со всех сторон. Очень гнетущее, давящее чувство. Мне бы обратить на это внимание, но я, охваченный азартом, всё проигнорировал.

Пламя разгоралось, повалил едкий дым, и вскоре его потянуло в нору. Я, сидя в засаде, с предвкушением ждал, когда из верхнего лаза потянется дымок, а затем один за другим начнут вываливаться барсуки, жмуря глаза, чихая и кашляя.

Наконец дым закурился из верхней норы, он становился всё гуще и гуще, теперь уже недолго ждать, вот сейчас побегут.

Наконец дым закурился из верхней норы, он становился всё гуще и гуще, теперь уже недолго ждать, вот сейчас побегут. И тут я увидел странное. Лес зашевелился, кроны деревьев неистово закачались из стороны в сторону без всякого ветра и всё вокруг закричало. Буквально закричало. Не знаю, как это описать, но было такое чувство, что кричала вся тайга. Кричали еловые лапы и сороки на дереве, кричали багульник и сойка на ветке, кричали земля и небо.

Это крик оглушил меня, сбросил с холма и я, согнувшись и зажав уши, побежал, не чуя под собой ног. Я помню, что тогда мне хотелось только одного, чтобы лес заткнулся, иначе мои барабанные перепонки не выдержат, лопнут и потоки крови хлынут из моих ушей.

Я слепо метался по тайге, спотыкаясь, падая и врезаясь в стволы деревьев. Заросли всё плотнее и плотнее обступали меня, кружили, морочили, пугали. Не знаю, была ли это иллюзия, но деревья стали как будто выше. Длиннющие ели ростом в четыре или даже в пять фонарных столбов, поставленных друг на друга. Где-то очень высоко они сплелись мохнатыми ветвями, сомкнулись намертво и скрыли от меня солнце.