И в этот вечер, холодный и ветренный, он вышел из ресторана совершенно один, бредёт уныло и потерянно, сильно прихрамывая и опираясь на трость, даже не знаю, смог бы вообще ходить без такой поддержки.

Я спрыгнул с забора за его спиной, Глебов услышал шорох, быстро обернулся, бросая ладонь на эфес сабли, но я уже крепко стою перед ним на ногах, остриё кавказского кинжала с орнаментом в виде арабской вязи уперлось в горло.

— Грязный шакал, — прошипел я страшным голосом. — Ты оскорбил благороднейшего баронета Вадбольского, побратима нашего шейха Мансура!.. За это тебя обрекли на смерть, но милостивый баронет позволяет тебе выкупить свою презренную жизнь за сто тысяч золотых рублей!.. Всё должно быть уплачено… завтра!.. Иначе… цэхх!.. вырежем всю твою семью… клянусь саблей улема Мангара Благочестивого!

Его трясло, я сунул лезвие ножа ему в открытый рот, чуть прижал им плашмя язык и добавил шепотом:

— Прошу, не вноси выкуп, чтоб я смог прирезать тебя, подлый шакал, отродье гиены!.. Тогда принесу баронету твои отрезанные уши, а затем повешу их у себя дома на стену и буду плевать на них! А теперь иди и не поворачивайся!

Неустрашимого бретера и дуэлянта сейчас трясет в ужасе перед озверевшим горцем, а когда я велел идти, поспешно повернулся и пошёл, пошёл, пошёл, его так шатало, что я боялся, что свалится в обморок.

Я отступил в тень, велел дрону:

— Проследи. Если будут разговоры, передай!

Ждать пришлось недолго, Глебов, белый от ужаса и абсолютно трезвый, на первой же освещенной улице кликнул извозчика и велел гнать к известному в столице особняку Глебовых, где участок дороги всегда освещен самыми яркими фонарями.

В кабинете, куда он ворвался, только один человек, несмотря на позднее время, трудится за массивным столом, разбирая бумаги и делая на них пометки. Крупный, с мясистым лицом и широкой нижней челюстью, он сердито взглянул на перепуганного Глебова.

— Отец! — завопил Глебов, и снова я с брезгливой жалостью не узнал в этом жалком человеке недавнего красавца-дуэлянта и лучшего фехтовальщика. — Отец!.. Вадбольский жив!.. И, похоже, дознался, кто стоит за последним нападением!..

Глебов-старший нахмурился, несколько мгновений изучал сына, спросил с беспокойством:

— Но с тобой всё обошлось?

— Нет! — вскрикнул Глебов.

— Вадбольский?

— Хуже, — всхлипнул Глебов, он дотащился до кресла с этой стороны стола и тяжело рухнул на мягкое сиденье, трость с грохотом упала на пол. — На этот раз он сделал, как и мы, натравил других!.. Меня только что встретили дикие горцы из какого-то дикого аула, настоящие звери, не знают границ!

Глебов-старший привстал в кресле, опираясь о столешницу, как горилла обеими лапами о ствол упавшего баобаба.

— Но ты цел?

— Отец, — вскричал Глебов, — они потребовали сто тысяч золотом! Уже завтра!.. Если не сделаем, убьют! А это такие звери, такие звери!.. Они не знают правил чести, они с ножами, такими ножами!.. Да, признаюсь, я сделал ещё одну попытку, занял денег и нанял одного известного… ну, из криминального мира! Вадбольский его убил и, похоже, узнал, что нанял я…

Глебов-старший нахмурился.

— Успокойся. Ты не должен был это делать без моего ведома!.. Князь Каратозов прав, слишком мы вас избаловали. Но с этим разберемся потом, а сейчас выпей… да не водки, хватит с тебя!.. а воды. И перестань трястись. Им нас не достать. Охрану нашей усадьбы может сломить разве что императорская армия!

Глебов вскрикнул:

— Отец!.. Лучше отдать эти чертовы деньги!.. Эти звери не знают жалости, им самим жизнь не дорога, просто зарежут, о своих жизнях даже не думают…

Отец прервал грубо:

— Никто ещё не смел наезжать на Глебовых! Мы поднялись из самых низов, мы побеждали и будем побеждать!.. Не боись, я усилю охрану. Да, ты тоже какое-то время поездишь с охраной. Дикие горцы обломают зубы, а потом я их выбью вовсе!..

Крепкий орешек, подумал я с некоторым уважением. Да, поднялся из низов, правда, не он сам, а его дед, что был крепостным, но стал купцом, а его сын уже превратился в промышленника, разрабатывал рудники на Урале, а у этого Глебова уже четыре завода по переработке руды и выплавке металла, от простого чугуна до высококачественного железа. Только вот Глебов-младший уже, как часто и бывает в таких семьях, обычный прожигатель жизни, на таких династии и заканчиваются.

Я быстро написал на клочке бумаги: «Приговариваешься к штрафу в двести тысяч золотых. Ты знаешь, за что. Срок — три дня».

Едва дрон вернулся, я велел найти щель в особняке Глебова-старшего, пробраться хоть в кабинет, хоть в спальню и положить записку на видном месте. Я в последнее время усиленно модернизировал дрон, сейчас моя ушастая мышка может поднимать небольшие тяжести, открывать запертые двери без ключа, находиться незримой совсем рядом с тем, за кем должна следить.

Конечно же, Глебов хоть и встревожился из-за записки, но больше из-за того, как она сумела попасть на его стол в кабинете. Перетряхнул охрану, кого-то уволил, часть переместил на охрану периметра, набрал новых, а ещё вызвал три десятка великолепно вооруженных бойцов и разместил во дворе.