Так что когда в полумраке вспыхнули синим огнём два глаза, взгляд которых словно пронзал насквозь, Дургал на миг замер, скованный сомнением и страхом. Лишь когда Кро-Кроах тяжко шагнул вперёд, военный вождь сбросил с себя оцепенение – и с трудом подавил порыв отступить назад.

Дургал был высок ростом и крепок телом, даже по меркам курангов. Он не привык, чтобы на него смотрели сверху вниз. Но здесь уж было ничего не поделать. Даже останься Кро-Кроах вдруг без своего рогатого шлема и старинного доспеха с плащом, которые он не снимал никогда – если они вообще снимались – Дургал всё равно выглядел бы рядом с ним почти что ребёнком. А его оружие казалось игрушечным по сравнению с копьём бога войны, толщиной с молодое деревце. Сейчас фигуру Кро-Кроаха уже окутывал холодный туман – в полумраке сложно было сказать, где кончаются его длинные седые волосы с окладистой бородой и начинается туманная дымка. Пылающие глаза не отбрасывали света. Голос, на удивление, был тихим и высоким, как шелест ветра в кронах:

— Дургал. Говори, что пришёл сказать.

Дургал заранее обдумал, что он пришёл сказать. Совладав с собой, он повёл своё донесение – тщательно избегая всего, что могло показаться советом, но как можно ярче описывая трудности.

— …среди тех, кто вырывался из города по западной дороге, мои передовые всадники заметили один отряд в пару дюжин верховых, но большая часть тех, что сбежали от нас, ещё прячется за стенами Мерани, — закончил он.

— И уж верно твои всадники перехватили тот отряд?

Дургал снова вздрогнул, потому что на этот раз вопрос исходил не от Кро-Кроаха – а он даже и не заметил, когда в роще появилось третье существо. Он позволил себе на миг перевести взгляд с бога войны на главнейшего из служителей бога.

Когда Дургал был молод, жрецами Кро-Кроаха обычно становились старики, которые уже не могли сражаться в первых рядах. Теперь, когда Кро-Кроах обрёл тело и причитающуюся ему власть, он выбирал лучших дваждырождённых бойцов, чтобы служить себе. Его избранные внушали трепет даже в неробкие сердца – а пуще всех человек, на которого Дургал сейчас глянул. Норан пожалуй и сам бы мог неплохо изобразить бога войны, не будь рядом настоящего бога для сравнения. Норан не уступал Дургалу в росте, был пошире в плечах – но сейчас Дургал не услышал его шагов. Мягкая поступь барса, медвежьи рост и сила, волчье чутьё, змеиный язык и холодные синие глаза, которые можно было сравнить разве что с глазами самого Кро-Кроаха – таким был Норан, изгой, бродяга и убийца, ставший сейчас первым из избранных бога войны, его правой рукой.

— Я послал за ними сорок искусных наездников, — отмахнулся от явной попытки уязвить Дургал. — Если они скроются в городе поменьше, то мы будем знать в каком, свернуть на юг, чтобы достигнуть своих родичей по реке, им там негде, а западная дорога через горы уже должна быть надёжно перекрыта.

— Мало. Пошлите за ними ещё сотню отборных всадников. Пусть Колат-избранный её возглавит. Эти двое тоже пойдут с ним.

Дургал чуть не подскочил, едва ли не шкурой ощутив по сторонам от себя присутствие существ, которые словно сгустились из тумана волшебным образом. Псам войны Кро-Кроаха, поджарым гончим с длинной бледно-серой шерстью, нужно было совсем немного поднять голову, чтобы заглянуть Дургалу в глаза, но при движении они не производили ни звука. Дургалу случалось, бахвальства ради, выходить на медведя с голыми руками, но с этими тварями, пожирателями принесённых жертв и охотниками на дваждырождённых, казалось не ведавшими ни боли, ни страха, он не стал бы связываться без крайней нужды, даже не будь они зверями бога. Ко всему, они были ещё и умны, понимали человеческую речь. Сам Кро-Кроах никогда ничего не объяснял, но все говорили, что перерождение в гончих даёт второй шанс отважным и преданным воинам, которые по воле судьбы умерли недостойной смертью, например от болезни.

— Идите и исполняйте, — подвёл итог Кро-Кроах. Почему преследование незначительного отряда показалось ему неожиданно важным он, конечно, объяснять не стал. В конце концов, он всё же был богом.

За следующие несколько дней путешествия, Оррик не столкнулся ни с какими опасностями. Ну, не считая меланхолии.

Лес и дорога по ту сторону гор соперничали друг с другом древностью и мрачностью. Исполинские хвойные деревья, вздымавшиеся словно до туч, заслоняя солнце и устилая землю под собой тускло-зелёным ковром опавших игл, видели, должно быть, смену не одного тысячелетия. Но и дорога была столь стара, что эти деревья ещё и из земли не проросли, когда её создатели заботливо насыпали её, вымостили камнем, нарезанным на ровные прямоугольники то ли чародейским искусством, то ли трудом бессчётных рабочих, расставили вдоль неё башни гранитных верстовых столбов и величественные статуи. Ни быстрые реки, ни высокие горы не стали им препятствиями. Теперь же время почти стёрло надписи, некогда украшавшие гранит, как и память об империи, некогда раскинувшейся по этой части континента, но дорога всё ещё сопротивлялась его натиску с угрюмым упорством, несмотря на ветра, заносившие её, дожди, вырывавшие из неё куски и исполинские корни, грозившие в скором времени разворотить её окончательно.

За годы своих странствий Оррик из Яннарии научился ценить любые дороги, заслуживающие этого имени. И к строителям этой дороги, кто бы они ни были – нынче от них в саклибских княжествах остались лишь легенды о великанах и чародеях – он испытывал глубокую благодарность, даже прочёл пару молитв за упокой их душ.

Однако сейчас, после долгого пути по безлюдным местам, окружающий пейзаж вызвал у него невольные размышления о тщете всего сущего. Пройдёт совсем ничтожный промежуток времени, не сменятся даже эпохи, а его родная Яннария, ради которой он в своё время пролил немало пота и крови, или молодое княжество, за которое ему, похоже, предстояло их проливать в ближайшем будущем, разделят участь строителей этой дороги. Упадёт ещё пара крохотных песчинок в часах Небес – и сотрётся с лица Полого Мира последняя память о том, что такие страны вообще когда-то были, а от славы о подвигах их героев если что и останется, то сказания, переиначенные до неузнаваемости. Ради чего же тогда люди вроде него вообще совершают эти подвиги, рвут жилы и рискуют головой?

Оррик поглядел на очередную трёхметровую древнюю статую, мимо которой несла его лошадь. Лысый околочеловек – может и просто странный человек, черты лица пострадали от времени – в необычного кроя робе до пят уже которую тысячу лет мрачно глядел куда-то вдаль. Местные говорили, что эти статуи отпугивают зверьё и лесную нечисть. Может он когда-то был великим героем, чародеем или правителем? И что от него осталось, кроме безымянных статуй?

В этот момент Оррик заметил нечто подозрительное и меланхолию его как рукой сняло.

Пара воронов снижалась к дороге с целеустремлённостью, указывавшей, что летели они по делу. Оррику не пришлось ехать далеко, чтобы увидеть впереди остальную часть птичьей стаи – и трупы, которые она облепила. Их присутствие уже указывало, что поблизости никого нет, но всё же Оррик огляделся по сторонам – ни души, ни единого подозрительного звука. Падальщики при его приближении разлетелись прежде, чем Оррик успел действием выразить своё отношение к существам, не всегда дожидавшимся смерти брошенных на поле боя, чтобы начать их расклёвывать. Он соскочил с лошади и быстро осмотрел убитых.