Конечно. Вот и оправдание.

– Может ли война стать общим благом? – спрашиваю я, хотя понимаю, что напрасно.

Она молчит, не торопится с ответом – в отличие от меня, она явно считает этот вопрос стоящим обсуждения.

– Не думаю, – наконец говорит она, – что алинорский мальчик, даже изгнанный из земель, может по-настоящему понять людей, которых лишили бога. Мы пять сотен лет возносили молитвы и… не получали ничего. Они исчезали в бескрайней тишине, где спит Макеан.

Она права, я многое не в состоянии понять. В детстве я часто видел, как в Храме даже в холодные зимы распускаются цветы. Пламя там никогда не гасло и горело без топлива. Я всегда знал, что Баррика смотрит на нас.

– Зеленые сестры много веков сражались за нашу веру, – продолжает она. – Иногда это стоило им очень многого. Иногда они были единственными, кто решался. Бывало, – годы, десятилетия – мы все делали в наших Храмах сами. Мы счищали грязь, пока руки не начинали кровоточить, потому что знали: верующие не придут, но сами мы не должны отказываться от веры. Путь наш был долгим и трудным, Джуд. Принятые решения – не прихоть, а глубокое понимание последствий.

– Но люди вернулись в Храмы, – замечаю я.

– Вернулись, – кивает она. – Мы поддерживали огонь, порой с огромным трудом, но именно мы приносили людям еду, когда они голодали. Именно мы, зеленые сестры, давали им деньги в моменты острой нужды. Мы сохранили огонь веры, и теперь жители Мелласеи возвращаются в Храмы, чтобы пламя разгорелось сильнее. Баррика удерживает Макеана, но хватка ее слабеет. Скоро наша вера умножит его силу, он стряхнет с себя сон и будет с нами.

– И что тогда? – шепотом спрашиваю я.

– Он будет жить среди нас, – отвечает она, отворачивается и смотрит вдаль. – И вести нас.

– А правительство?

– Он наш бог, Джуд.

Я медленно выдыхаю. Существует немало легенд о временах, когда боги жили среди людей. О чудесах творения и разрушения.

– Последний раз, когда они приходили, мы получили Бесплодную долину, – осторожно напоминаю я. – Погибла целая страна и ее народ. Они могут уничтожить все творения в одно мгновение. Мы изучали это в школе.

В это нет желания верить, но я знаю, все зависит не от веры. В это сложно, невозможно поверить.

– Война возможна, – заключает она с сожалением в голосе. – Если Баррика вновь пожелает с ним сразиться.

– И ты хочешь именно этого?

– У нас нет выбора. Не мы заколдовали нашего бога во сне.

Я не знаю, что сказать. Стоит ли принижать значение многовековой работы, выполненной сестрами для осуществления их плана? Как заставить их понять, насколько ужасно все, что они собираются сделать и уже сделали?

– Неужели ты молишься Баррике? – спрашивает она, выдержав долгую паузу.

Качаю головой.

– Да, в детстве. Хотя…

– Хочешь молиться Макеану?

Опять качаю головой.

– Я сам отвечаю на свои молитвы, сестра Берис. Больше никто, только я сам.

Я был уверен, что она попытается меня убедить, но она лишь кивает.

– Возможно, тебе надо в Храм Матери, – неожиданно для меня говорит сестра. – Все ее дети там присутствуют.

– Возможно, – отвечаю я и внезапно понимаю, что нужно срочно заканчивать этот разговор. – Проверю, не нужно ли что Ласкии, сестра. Извини.

Она окидывает взглядом булавку с рубином на моем лацкане и кивает, милостиво отпуская. Я удаляюсь, сдерживая себя, чтобы не перейти на бег.

Я стараюсь держаться в стороне от происходящего. Мы добрались до Востер-Бей. Варон и остальные матросы готовятся бросить якорь, а пока огромная туша корабля разворачивается носом в сторону уходящей во время отлива воды.

В Храм на берегу посылают сигнал, и скоро оттуда отправят лодку, чтобы перевезти Ласкию, сестру Берис и меня, а корабль пойдет дальше, к следующему пункту назначения.

Все собрались внизу, в столовой, за длинными столами и подготовились к горячему завтраку, хотя солнце еще не встало. Впрочем, мы свою работу выполнили.

Я знаю, что после еды меня будет тошнить, поэтому открываю рот, чтобы отказаться, но меня опережает Лаския – тянет к выходу и заставляет встать рядом с ней и сестрой Берис. На лицах обеих непроницаемые маски – они не менялись с той поры, как мы бросили в море торговый корабль. Такое поведение наводит на мысль о том, что у нее теперь два пути: понять ужас содеянного и остановиться, либо оставить все в прошлом и двигаться вперед, где, возможно, она сотворит что-то еще более страшное.