Передо мной, на письменном столе, в стопке лежало семь разных конвертов — почта, пришедшая сегодня утром, которую я забрал у мужа управляющей «Пчёлкой и Пёрышком». Альбинос, зная мои предпочтения, приложил к корреспонденции ещё новостной городской листок, сейчас утянутый Амбруазом и изучаемый с неспешной придирчивостью где-то в библиотеке.

Я провёл по письмам ладонью, распределяя по столешнице, словно игрок в карты. Изучил «расклад», перебирая последовательность дальнейшей «игры». Приняв решение, потянул на себя верхний ящик стола.

Отодвинул в сторону кусок яичной скорлупы. Маленький фрагмент, оставшийся мне на память. Толстая, почти в полдюйма, ярко-бирюзовая, в чёрную неровную крапинку. Всё хотел отнести её в ювелирную мастерскую, заказать какую-нибудь очаровательную безделушку — браслет или серьги, а уже столько лет прошло, но так и не нашёл на это времени. А может, просто так и не придумал, какой результат хочу получить.

Взял нож для писем, вскрыл первое.

Счета за семестр от университета Айбенцвайга. Элфи выбрала категорию свободного слушателя, что позволялось девушкам, не достигшим права поступать в силу юного возраста. Она посещала некоторые интересующие её лекции, пару практикумов — химия и анатомия, а также ежемесячные публичные диспуты на центральной кафедре, когда выступал декан с лекциями по истории. Это стоило денег и я, обмакнув перо в чернильницу, написал поперёк бумаги своё одобрение, а затем бросил её в плоскую корзинку на краю стола. Для Амбруаза. Всё, что касается обучения девчонки и фундаментальных наук, проходит через него.

Обычно он разбирается с университетом и вносит плату, благо деньги я доверяю ему свободно.

Второй конверт, удивительно большой, особенно если сравнивать с его содержимым — узким клочком шершавой бумаги. Текст тоже подходил вне всякой меры:

Было весело. Тебе следует чаще посещать культурные мероприятия столицы.

Капитан в своём стиле. То, что любой нормальный человек считает, по меньшей мере, совиным помётом, Август оценивает как весёлый досуг. Не важно, что мозготряс сунул ему ментальное щупальце куда-то под мозжечок.

«Весело»!

Впрочем, я рассмеялся. Мой мир бы обеднел, не будь таких людей, как командир «Соломенных плащей».

— Вне всякого сомнения, мой друг. Вне всякого сомнения, — пробормотал я.

Следующий конверт — пахнущий как раз табаком, узкий и хищный, залитый знакомой печатью с изображением ветки цветущего вереска. Фрок, уже прознавшая о случившемся два дня назад, требовала (именно требовала) немедленного отчёта о произошедшем. А ещё моего личного присутствия.

Я подавил в себе желание смять письмо и отправить его в мусорную корзину. У меня есть какое-то количество поступков в год, когда я разрешаю себе вести себя точно невоспитанная свинья. Но это количество столь невелико, что лимит можно исчерпать довольно быстро. В любом случае, прямо сейчас я не собирался ей отвечать, иначе это займёт большую часть дня.

Отложим до более подходящего момента.

Снежно-белый конверт, алые вензеля со вздыбившимся медведем, удерживающим в пасти лосося, большая сургучная клякса, малахитовая нитка в ней. Заверения от Ивана и Варвары Устиновых в вечной дружбе, приглашение в посольство в удобное время. Письмо было приложено к подарку — сейчас он стоял в углу, рядом с горшком цветущего адениума: массивный светло-коричневый квадратный ящик с шестью бутылками прекрасного нуматийского креплёного.

Осталось пять бутылок. Амбруаз так курлыкал над презентом и изображал не то голубя, не то грифа, что пришлось позволить ему утащить одну бутылку для себя. Через час услышу клавесин, а ещё через час он точно уснёт до вечера.

Два конверта.

Я выбрал бледно-синий, украшенный тиснением в виде жёлтых мимоз. От него знакомо, едва уловимо пахло магнолией. Ида тоже писала благодарности, хотя сделала не меньше, а даже больше меня. Она надеялась, что мы ещё увидимся в ближайшее время.

Её поцелуй на прощание, лёгкое касание губами щеки, до сих пор грел мою кожу. Так же как мои губы нет-нет да и опаляло наваждение несуществующего поцелуя Осеннего Костра, поймавшей в свои объятия несчастного Калеви.

Может, я и невосприимчив к истинной магии Кобальтовой ветви, но не могу не признать, что какое-то воздействие на Рауса Люнгенкраута, вне всякого сомнения, оказывается. У женщин есть своя магия. Загадочная усмешка Капитана, разглядывающего нас с Идой — тому подтверждение. Кажется, что сукин сын знает все тайны мироздания, просто не спешит делиться ими с кем-то вроде меня.

Ида в Солнечном павильоне сожгла одну из граней своей и без того не новой руны, но обездвижила всю оставшуюся четвёрку. На одного колдовство повлияло настолько сильно, что у него начался припадок и он умер в корчах на полу, захлебнувшись пеной.

Август не преминул равнодушно отметить, что бандита сразила материальная форма любви.

С тремя другими она также не рассчитала силы из-за бурлящих эмоций, и пришедшие за мозготрясом могли только лежать, да булькать в потолок. Занимались этим, пока не прибыли грачи, Фогельфедер и прочие люди лорда-командующего.

Меня это разочаровало конечно же. Очень хотелось задать несколько вопросов, но теперь, зная нелюбовь некоторых господ из служб делиться с чужаками информацией — я в жизни не узнаю, какой умник отправил молодцов за трофеем из мозготряса.

Нас тоже допросили (это уже входит в привычку, как я посмотрю), но всё в пределах вежливости, да ещё напоследок объявили благодарность от города. Очень она мне была нужна.

Теперь происшествие не сходило со страниц новостного листка. Плодожоры, выбравшиеся из клеток, растерзали восьмерых несчастных на первом этаже, прежде чем колдуны из охраны павильона, смогли уничтожить тварей. Одна сбежала, ее настигли в парке. На свободу вырвалось ещё несколько более мелких созданий, их ловили уже на ближайших улицах. Седьмую дочь, которую мы с Идой встретили — никто не видел, и отчего-то я этому ничуть не удивлён.