– Аля, прости! Я лярва, но я же не виновата!

Я попыталась оттолкнуть ее прочь и пролила чай из чашки. Кипяток попал на руки Ленке, а она даже не дернулась. Будто вовсе не почувствовала боли ожога. На коже подруги не осталось ни пятнышка, та даже не покраснела!

Ленка отревелась, подняла грустный взгляд, всматриваясь в мое лицо:

– Удивлена, подруга? Я давно не живу, что мне твой кипяток? Если только надумаешь сварить целиком. Аля, я лярва уже пять лет. Эмоциональный паразит, пиявка. Простейшее в мире исподов. Я выпила маму, убила ее, а вчера едва не сгубила тебя, лишь бы меня не тронули.

Я по-прежнему разглядывала ее руки. С неосознанной надеждой ждала волдырей, запоздалого крика боли, мольбы вызвать скорую и не тупить. Но руки Элен оставались целы, ни красноты, ни лопнувшей кожи. Мраморная бледность, как у древней статуи.

В детстве Ленка была смуглянкой, загорая до черного в хорошее лето, ее даже дразнили цыганской приблудой. А потом она съездила в Сочи. И вернулась бледнее снега в горах. Рассказала, что познакомилась с парнем, влюбилась до обморока, до полусмерти и провела с ним все время в отеле, даже моря ни разу не видела. Бурный курортный роман, завершившийся слезами и тайным абортом. При таком-то стрессе как не стать другой? Не измениться и внешне, и внутренне? Из романтичной девушки выросла вдруг практичная стерва, администратор в гостиничном бизнесе. У нее даже музыка поменяла тональность! Стала жестче, выше, пронзительней. От прежней Ленки – лишь пара привычек. От прежней тусовочной жизни, от толпы знакомых и ухажеров – несколько самых близких людей. Среди них, разумеется, мама. И я, с младших классов делившая с ней козырную заднюю парту.

– Расскажи мне все, – попросила я, гладя ее прохладную руку. – Только знаешь, чай не покатит, тут нужно хряпнуть чего покрепче.

Я принесла из гостиной непочатую бутылку виски, благо еще с периода Лешки у меня хранился запас разного дорогого пойла. В холодильнике нашелся засохший сыр и сервелат в нарезке. Элен достала с полки стаканы, покорно села за стол, подцепила ногтем кусок колбасы.

– Да чего тут рассказывать, Алька? Я последнее дерьмо и грязь под ногтями. Низшая тварь Изнанки. Встречаются в жизни такие принцы, что вырезают нам сердце и съедают его, сладострастно щурясь. С детской белозубой улыбкой.

– Он был красив, как луна над морем. Весь такой светлый, прозрачный. Чистый, как этот виски в стакане. И так же бил по мозгам.

Бутыль опустела наполовину, и Ленка ударилась в лирику. Всякий раз, когда мы напивались вдвоем, Элен падала в литературный стиль, выдавая такие эпитеты, что писатели ромфанта курили в сторонке. А казалось бы: обычная девушка, администратор в престижном отеле.

– Я в нем растворилась, как в кислоте, и кайфовала от этого. Дура! На самом-то деле страшный процесс: вот ты была, и вот тебя нет, все мысли и чувства уже не твои. Тебя разжевали и проглотили, впитали, пустили по венам, как приятный пряный коктейль. В юности часто мечтают о такой беспросветной любви, чтоб через час после знакомства – уже в постели, и вся кожа в засосах, и между ног настоящий пожар от того, как долго и часто… И так десять дней подряд. А потом он сказал, что я умница и хорошо продержалась. И если не умру через месяц, то семена во мне приживутся. Мол, настал его период деления, и он оказал мне честь. Выпил досуха, выжал до капельки, а потом наполнил собой до краев, подарил вместо жизни – нежизнь. Деление, ты понимаешь? Вегетативное размножение! Мы не люди, мы мхи и лишайники, лианы вокруг стволов.

Ленка залпом заглотила порцию виски, кинула в рот ломтик сыра. Прожевала и завершила рассказ:

– Потом он исчез, Алёнка. Не вот эта фигня: собрал вещи и слился, извини, я женат, двое детей. Просто растаял в воздухе, сквозняком ушел в открытую форточку.

Она смахнула слезу. Я смотрела, как дрожат ее пальцы, которыми сжимает стакан, и не чувствовала былой злости. Бывают такие принцы: наплетут о большой любви и о презрении к презервативам, а потом раз – у тебя СПИД, а он уже с новой крутит роман.

– Я подумала сначала, он о ребенке. У меня случилась задержка, тесты показывали две полоски. В отчаянии пошла на аборт, хоть и считаю это убийством. Но зародыша во мне не нашли. Просто кровь стала мертвая, вязкая, и весь организм перестроился. Пропала нужда в ежемесячных циклах. Как в той клинике всполошились, когда получили результаты анализов! Хотели меня удержать, провести больше тестов и опытов… Я не помню, как выбралась, Аля. Только сладкое чувство сытости. Руки в чужой крови, и как облизала их языком.

– А потом? – я погладила ее пальцы.

– Уже не так интересно, – Ленка осторожно вынула руку и долила по стаканам виски. – Нашлись учителя и наставники, пристроили в Дом Иллюзий. Сломали, согнули, пришили к Изнанке. Ведь у всякой вещи есть лицо и испод. Почему же такому не быть у реальности? Раньше по-всякому называли. Навь, владения Чернобога. А сейчас придумали бренд: Изнанка! Звучит? Согласись, звучит. Но по сути, как было исподнее, так никуда и не делось. Вся грязь и мерзость сущего мира.

Элен была так плоха, что я отзвонилась дирижеру квартета и отпросилась с репы. Соврала про внезапный насморк, зато про адский концерт в голове рассказала чистую правду. И получила совет меньше пить, потому что моим перегаром несет даже из телефона. Музыканты всегда друг друга поймут!

– Алька, поверь, я тебе не вредила. Брала понемногу, самую малость. Но маму свою загнала в больничку, не умела еще контролировать силу. Близкие всегда под ударом, поэтому лярвы живут одиноко. Два инфаркта мамы – моя работа. Я питаюсь злостью и страхом, вот и довела до нервного срыва. Болячки, больницы, лекарства, тоска. Ни единого светлого дня для самого родного существа на свете. Мама уходила, а я сыто скалилась. Лишь когда ее руки остыли в моих… Когда кладбище, и гранит над могилой, холодный, бесчувственный, неживой…