Распорядитель бала объявил мазурку. Владимир Еланский, поклонившись, спросил, никому ли не обещан танец.

– Нет. Мы только приехали, – покраснев, ответила графиня.

– Тогда соизволите составить мне пару?

Варенька, помедлив, кивнула, и они влились в поток танцующих. После смены партнёров, когда Варенька вернулась к Владимиру, он чётко осознал, что эту талию хотел бы обнимать до конца жизни.

– Почтеннейше прошу записать все оставшиеся танцы за мной.

– А разве так можно? Что скажут люди?

– Если очень хочется, то можно. А люди всегда о ком-то говорят. Для этого и существуют балы. Хотя о нас с вами, я уверен, никто ничего плохого сказать не посмеет.

Варенька снова покраснела и, взглянув на открытое, красивое лицо Владимира, положила руку ему на плечо. Зазвучал полонез.

Через полгода, когда лейб-гвардии Черниговский полк покидал московские квартиры и отправлялся на учения, князь Владимир сделал Вареньке Самариной предложение, которое было благосклонно принято и самой графиней, и её опекунами.

Условились, что по окончании манёвров Владимир возьмёт отпуск и они поедут в летнее имение Еланских получать благословение его родителей.

Молодые люди прибыли в остёрское имение в начале августа 1914 года. И, получив благословение князя Сергея Аристарховича и его супруги Гликерии, назначили свадьбу через месяц в петербургском дворце Еланских. А через неделю император Николай II объявил о вступлении России в войну и всеобщую мобилизацию. Генерал и поручик Еланские получили предписания явиться по месту службы.

Прощаясь с невестой, Владимир попросил Вареньку дождаться его возвращения здесь, в остёрском имении, что она с благодарностью приняла.

На следующий же день мужчины отправились на фронт.

Через год, в 1915-м, генерал Еланский по возрасту и состоянию здоровья был с почётом отправлен в отставку и вернулся домой. А ещё через полгода умерла его жена – княгиня Гликерия. Огромное имение осталось на попечении старого князя и Вареньки.

Стряхнув эти приятные и тяжёлые воспоминания, Владимир даже как-то взбодрился. Он жив, Варенька рядом, положение тяжёлое, но не трагическое. Настоящая трагедия – это братоубийственная война.

Протиснувшись наконец в коридор, Владимир направился к спальне отца.

Застал он его за странным занятием: князь спарывал генерал-полковничьи погоны с парадного мундира. И, управившись, сложил их поверх боевых наград в резную дубовую шкатулку.

– Ну вот, – прохрипел генерал. Видно было, что каждое движение даётся ему с трудом. – Регалии упрятаны. Ты свои ордена и погоны тоже уложи сюда. На пару у нас с тобой орденский набор – иной фельдмаршал может позавидовать.

– Зачем это, отец?

– Закопай в саду и место приметь. Потомкам покажешь: при любой власти пусть знают, что пять поколений князей Еланских кровь проливали за Россию-матушку. А многие и голову сложили на поле брани.

Он перекрестился, поцеловал орден Святого Георгия и передал шкатулку сыну.

Как будто обессилев, старый солдат прилёг на кровать, а Владимир присел рядом на кушетку.

– Расскажи, отец: как вам жилось все эти окаянные годы? Что сейчас происходит в поместье?

– Нет уже, Володенька, никакого поместья. Всё прахом пошло. Поначалу все эти страшные события обходили нас стороной. Козелец, что в двадцати верстах от нас на Черниговском тракте стоит, разграбили большевики и народ по миру пустили. Хороша власть народа! А нас как бы пока не замечали. Но недолго. Как-то поутру слышу конский топот, изрядный, не меньше эскадрона. Смотрю в окно: на шапках вместо кокард красные ленты. Ну, понял: пожаловали. Во двор въехал на гнедом коне командир – любо-дорого посмотреть. Выправка кавалеристская, в портупеях крест-накрест, конь под ним так и пляшет – горяч гнедой, но послушен. Лицо, смотрю, у поганца вроде знакомое. Понял: из бывших. Тот по всей форме представился: «Комдив Примаков, прибыл по распоряжению губернской чрезвычайной комиссии произвести обыск барского дома. Изъять драгоценные предметы, лошадей, скот и продуктовые припасы». Я его тогда и вспомнил: он у тебя при галицинском деле ещё в 1914-м не то унтером, не то прапорщиком служил и в штаб ко мне с донесениями прибывал. Он меня тоже узнал, но виду не подал. Хотя и разбойничать особо не стал. Всё ценное из главной усадьбы, конечно, забрали, скот и лошадей увели, зерно конфисковали. Но не всё: крестьянам на посев оставили, да и пару лошадей и коров с телятами. После этого мы в Варенькин флигель и перебрались. Кое-какую мебель из дома забрали. С тех пор теснимся здесь. Да и то сказать, осталось-то нас: я, Варенька и Осип с женой Дашей. Ну и вот ты, слава Господу, вернулся.

– Ну а что на фронтах происходит ты, конечно, отец, не знаешь?

– Почему это не знаю? Всю диспозицию юга Украины в голове держу.

– Откуда же сведения?

– Так управляющий наш бывший, Евсей, теперь ихними «советами» командует. Вот ещё чего понять не могу: что это за «советы» такие и с кем они всё советуются? Видимо, друг с другом. Да леший с ними. В общем, теперь Евсей у нас за главного. Но старого командира не забывает. Каждое утро Осипу передаёт сводку с фронтов и для меня иногда газетёнку черниговскую. Так что расстановку сил приблизительно представляю.

– И как ты оцениваешь положение нашей армии?

– Как сложное, но пока не безнадёжное. Тут ко мне приезжал черниговский помещик Черной, я его ещё по Балканскому походу помню. Он у меня в дивизии полком командовал. Картёжник и пьяница, но храбр. В 1916-м был ранен под Верденом и вышел в отставку. И что ты думаешь: собрал в Чернигове почти три тысячи сабель, почитай дивизию, присвоил себе звание генерала от кавалерии. Явился ко мне в бурке с газырями, в генеральской папахе. Советовался, не принять ли ему бой под Черниговом, куда движется дивизия Крыленко…