Есть зрелища, которые не проникают глубоко в душу, потому что ум отказывается в них верить. Разум говорит: «Ты этого не видел. Ты не мог это видеть». Но проходит время, и ты понимаешь, что на самом деле ты это видел.

Пол Хогенауэр, в своей красной феске и с кривой ухмылкой, не мог сидеть в этом кресле. Но он сидел.

Я стоял, вглядываясь в черноту, и видел Хогенауэра так же ясно, как видел его минуту назад. Как он оказался здесь, ведь он был в Мортон-Эбботе, примерно в семидесяти с лишним милях отсюда. Его подбородок был немного вздернут, а голова слегка повернута вбок.

Первое, что пришло мне в голову, была фраза, произнесенная Г. М., о том, что у Хогенауэра есть теория, объясняющая существование призраков, а также что он может перемещаться по воздуху, оставаясь невидимым, как Альбертус Магнус. Что ж, похоже, Хогенауэр это сделал. Это сделал мертвый человек.

Я отступил на два шага, наткнулся на стул и машинально сел. В одной руке я все еще держал конверт, который казался довольно увесистым; в другой у меня был обломок обгоревшей спички. Спичку я бросил на пол. Конверт механическим движением сунул в карман. Не было необходимости зажигать другие спички. Мной овладела жажда света, которая заставила меня подняться со стула, и я старался не торопиться, чтобы не стать легкой добычей для нечистой силы. На письменном столе из розового дерева стояла маленькая лампа с тускло-желтым абажуром. По крайней мере, я мог снова найти письменный стол, потому что он находился между окнами. Я добрался до него, осторожно нащупывая дорогу, и потянул за шнур от лампы.

Он все еще был там, сидел в мягком кресле. Помню, я подумал, будет ли эта комната в точности такой же, как та маленькая гостиная в «Лиственницах». Нет, она оказалась другой. Это была большая комната с высоким потолком, более строгая и выдержанная в черно-белых цветах, столь же четких, как линии гравюр на стенах. Книг было мало, но очень много аккуратных стопок с бумагой. Камин находился возле правой стены, если стоять спиной к окнам. Стол был на некотором расстоянии в глубине комнаты, так что свет на покойника, сидевшего за ним, падал из дальнего западного окна через правое плечо, а не через левое…

Кто-то постучал по стеклу сзади. Я резко обернулся и увидел Эвелин – за окном-гильотиной. Она пыталась приподнять его, сквозь стекло вглядываясь в сумрак комнаты.

Если бы она закричала, сделала бы какой-нибудь резкий жест, это могло бы заставить ее ослабить хватку, ибо нельзя отрицать, что она была очень бледна, а ее глаза с длинными ресницами за стеклом казались огромными, почти призрачными. Но поднять это окно означало бы, что нож упадет ей на пальцы, как резак для бумаги. Сегодня вечером дьявол ловил рыбу на длинную удочку, и я не сомневаюсь, что ему это нравилось. Я медленно подошел, заслоняя от нее мертвеца и пытаясь поймать ее взгляд. «Убери руки от этого окна. Перейди к другому. Перейди к другому окну. Убери руки. К другому…»

Она поняла. И исчезла. Еще через две секунды я уже перетаскивал ее через подоконник. Эвелин слегка запыхалась, но это не помешало ей довольно спокойно улыбнуться.

– Прости, Кен, – тихо сказала она. – Но я не могла там оставаться. Тебя не было так долго. Тебя так долго не было, и я подумала: скорей всего, что-то случилось…

– Так и есть. С тобой все в порядке?

– Вполне. За исключением того, что мы оба ужасно грязные. Я говорю, ты больно сжал мои руки! Не так сильно, старина, в чем дело? С моими руками все в порядке.

Да, все в порядке. Я никогда не любил ее больше, чем в тот момент, но не смог бы об этом сказать тогда, да и вряд ли это место можно было бы назвать подходящим для подобных объяснений. Она выглянула из-за моей руки.

– Кто… кто это, Кен?

– Если я окончательно не свихнулся, то это Хогенауэр.

– Но это же…

– Я знаю.

Она посмотрела еще раз.

– Но у него есть волосы, – вырвалось у нее, и голос ее звучал странно. – Ты сказал, что Хогенауэр был лысым. У этого же есть волосы. Я видела через окно, я смотрела ему в спину. Они торчали из-под шапочки. – Помолчав, она добавила: – Вероятно, что-то повергло тебя в ужас, Кен. Этот человек не может быть Хогенауэром. Думаю, нам не нужно бояться того, что Кеппель нас тут обнаружит…

Я знаю, это прояснило мне голову. Когда я подошел к тому месту, где, ухмыляясь, сидел маленький труп, я вспомнил, что сказал Бауэрс сегодня вечером, когда я спросил, какой из себя доктор Кеппель. Что-то вроде шефа, маленький и худощавый…

Лицо мертвеца было до неузнаваемости искажено стрихнином. Несмотря на красную феску, на нем был не смокинг, как на Хогенауэре, а обычный темный пиджак с чопорным белым воротником и галстуком-ленточкой. Я снял феску, и проволочная щетина черных с проседью волос взметнулась вверх, как чертик из табакерки, полностью изменив выражение лица. Чтобы убедиться, что это не обман, я даже дернул за волосы, но тело стало заваливаться вбок, и я остановился. Тело было холодным, закоченевшим. Затем я опустил взгляд на левую ногу покойника, на трость, лежавшую рядом с ним на ковре. Больше не могло быть никаких сомнений: это был доктор Альберт Кеппель.

– Кен, – сказала Эвелин с другой стороны стола, – посмотри сюда.

Я присоединился к ней у маленького круглого столика, на котором стояли бутылка минеральной воды и пустой стакан.

– Он пил ту же минеральную воду, что и Хогенауэр, – продолжала она, – и… ты это видишь?

Рядом со стаканом лежал обычный темно-желтый конверт, слегка помятый и сложенный пополам. Я поднял его, сначала попытавшись очистить руки от грязи носовым платком. Конверт был пуст, но внутри лежало что-то зернистое. Я слегка встряхнул его: внутри скопилось несколько крупинок беловатого порошка. Когда я дотронулся до одного из них кончиком языка, то почувствовал легкую горечь во рту. Это были следы соли стрихнина.