— Впервые за время существования этой традиции чести участвовать в «Волчьей гонке» удостаивается девушка, — провозгласил Малкольм, в отличие от всех остальных, даже не глядя в ее сторону. — Особенная девушка, — подчеркнул он, — ее вклад в жизнь лагеря превзошел всех остальных. Она доблестно сражалась минувшей ночью. И она лучшая охотница.

Толпа вытолкала Томасин к нему. Мужчина собственнически приобнял ее за плечи и вдруг поцеловал. У всех на виду. Этот поцелуй не походил на все прежние — он был сухим и исполненным злости.

Он знает — поняла Томасин. Знает, что она была вместе с Заком, когда он нашел те бумажки. Сомнений быть не могло. Она ощутила, как незаметно от всех, Малкольм что-то всунул в ее вспотевшую от волнения ладонь. Смятый лист. Она догадалась, но не осмеливалась посмотреть и получить подтверждение.

Всю дорогу она не выпускала страницу из руки, даже когда обнимала Малкольма, сидя позади него на мотоцикле. Томасин боялась смотреть на него. Ее взгляд был прикован к Заку, ей нужно было успокаивать себя, что с ним все в порядке. Хотя бы пока. Словно, если она упустит его из виду, он тут же умрет самой страшной смертью.

Процессия завершила свой ход на опушке леса. Пять машин и один мотоцикл. Тринадцать человек — и последний, тринадцатый, едва передвигал ноги от ужаса, пока его тащили из машины силой. Зака не стали связывать, никто не ждал от него побега, он выглядел сломленным и сдавшимся. Его толкнули на землю, и он упал, за мгновение до столкновения с землей, выставив перед собой ладони, чтобы смягчить падение.

— Господа, — Малкольм снова взял слово, — в этом году мы проводим «гонку» раньше, чем обычно, но всем нам нужна разрядка после атаки мертвецов. Один день в году мы позволяем себе все, что запрещено в стенах лагеря. Вы — лучшие представители общества Цитадели и заслужили возможность отпустить себя на волю. Никаких ограничений. Никаких правил. Ни в чем себе не отказывайте. Да прольется кровь!

Томасин наконец оторвала взгляд от скорчившегося на земле Зака, чтобы взглянуть на Малкольма. Она не узнавала этого человека — с безумно блестящими глазами и зловещей битой, заброшенной на плечо. Кто-то другой обнимал ее зимними ночами. Кто-то другой заботился о ней и учил любви.

Ее внутренний зверь чувствовал угрозу в этом чужаке и скалил зубы. Ей не нравился этот чужак. Она ненавидела его. Он забрал у нее не только Зака, но и того Малкольма, в котором она нуждалась.

— А что касается тебя… — Малкольм приблизился к Заку и указал на него битой, — сегодня твой последний шанс себя проявить. Ты можешь бежать, как трус, пока кто-то из нас не настигнет тебя, чтобы совершить правосудие. А можешь умереть сейчас, как герой — быстро и без стыда.

Выбор без выбора.

Томасин сжала руки в кулаки, и зажатая в них бумажка впилась в ладонь, противная, склизкая от ее пота.

— Выбирай, — поторопил Малкольм и кивнул девушке, — миледи. Моя королева.

Томасин сделала неуверенный шаг вперед. Ноги налились свинцом, она словно проталкивалась через толщу воды. Малкольм протянул ей биту.

— Пусть расправу совершит моя королева, — с ядовитой улыбкой сказал Малкольм.

Девушка поймала затравленный взгляд Зака.

— Беги, — произнесла она одними губами.

— Ваша фамилия?

— Не знаю.

— Национальность?

— Не знаю.

— Религиозная принадлежность?

— Не знаю.

— Возраст?

— Двадцать один год.

Они все равно не смогли бы сражаться — последняя неделя выдалась тяжелой, и люди были сильно измотаны. Они снялись с места, к которому уже успели прикипеть, не имея доступной альтернативы, как и четкого плана, и шли, шли, шли... куда-то на юг. Такое бывает, когда приходит орда. Две последних зимы, а Томасин измеряла время именно так, здание заброшенной школы служило им укрытием. Но оно не имело ни надежных стен, ни оборонительных сооружений, чтобы выстоять перед нашествием крупной стаи мертвецов. Хорошо, что никто не погиб. Но, экстренно эвакуируя лагерь, им пришлось оставить большую часть своего хозяйства. В единственный автомобиль забросили только предметы первой необходимости: оружие, какие-то припасы и теплые вещи. Несколько дней назад бензин закончился, а баки во всех встречных им транспортных средствах были также пусты. Необходимость тащить на себе тяжелые пожитки истощила не только силы путников, но и запасы их боевого духа. Только Томасин не унывала.

Она не имела права. Она взяла на себя ответственность за эту малочисленную группу выживших, потому не могла демонстрировать слабость. Даже когда ей в грудь уперлось дуло автомата, а рослый, явно недружелюбно настроенный детина в маске преградил дорогу. Она обернулась к остальным, чтобы приободрить:

— Все хорошо. Я разберусь, — хотела бы она и сама в это верить!

— Что вам нужно? — рука под краем куртки нащупала припрятанный в подкладку нож. Тянуться за арбалетом было слишком опасно — едва ли девушка успеет выхватить и зарядить его до того, как незнакомец спустит курок.

— Кто вы такие? — откликнулся вопросом на вопрос мужчина.

— Выжившие, — спокойно сказала Томасин, — очевидно, что не мертвецы, — она подавила смешок, ощутив, как Зак незаметно от остальных толкнул ее под ребра, сопроводив жест осуждающим взглядом. Нашла время шутки шутить. Но она помнила его бесценные уроки, данные давным-давно — смех способен снизить градус напряжения. А заодно Томасин требовалось потянуть время, чтобы оценить обстановку. Незнакомцев с оружием было семеро. Меньше, чем ее людей, но на их стороне было заметное преимущество в виде автоматов и брони. Даже если они пускают пыль в глаза, и магазины автоматов пусты — ее группа устала от долгой дороги, а драться с живыми куда сложнее, чем с мертвыми. Томасин завалит двоих, Зак, если постарается, еще одного, а остальные…