— Чего улыбаешься? — спросила я, стаскивая с него грязнючую рубаху.

— Да то и улыбаюсь, что не шарахаешься от меня больше.

А и правда. Я уже и думать забыла про то, что он царь какой-то лесной, ходит быстрее ветра, появляется из ниоткуда. Как-то он уже и не таким страшным казался. Вот хмари той я бы поостереглась. Не может доброе существо так сильно вонять.

— На голову мне польёшь? — спросил Лесовик, протягивая мне ковш.

Тёплой воды зачерпнувши, я и полила. И на голову, и мылом ему спину да грудь натёрла, а сама искраснелась вся. Надо было отказаться. Увидела бы меня Есения, застыдила бы.

«И правильно бы сделала», — укоряла себя, поливая намыленного Лесовика водой.

— Спасибо, Агнеша, — произнёс он, ласково так, почти нараспев, — дальше я сам.

Оно и понятно, что сам. Рубаху-то я стащила, а портки, конечно, на нём оставила. А от них воняло ещё как. Жалко всё-таки одёжу. Отстирается ли? Или на выброс всё? А хорошая такая была, добротная, из дорогой парчи.

— И чего этой хмари не сиделось в своих болотах? Чего она вообще развонялась-то так? — собиралась подумать, но случайно спросила вслух.

— Не нравится ей, что у меня ещё одна невеста появилась, — ответил Лесовик, разглядывая меня с интересом. Будто в первый раз увидел. Мои щёки оттого ещё больше раскраснелись.

— Конечно, не нравится. Кому бы понравилось? Собрал у себя целую ораву, — ответила я недовольно, не хуже той хмари, будь она неладна.

— По своей, что ли, воле я эту ораву собирал? — возмутился Лесовик.

— А по чьей же? Не припомню, чтобы тебя кто-то заставлял меня с жертвенника стаскивать. Очень даже по своей воле ты и собирал. Если не нужно было столько невест, брал бы дань плотниками да кузнецами. Но ты ж невестами берёшь.

— Только из вашей общины. Остальные если и отправляют девиц, то умелых и полезных, чтобы в хозяйстве хороши или в вышивке.

— А я что же бесполезная, получается? — разобиделась на его слова. — Я, между прочим, грамоте обученная. Меня в селе, знаешь, как ценили? Да если бы не те остолопы, в темноте меня заграбаставшие, ни за что б меня на жертвенник не положили.

— Ну какая же ты бесполезная? Ты из всей вашей общины единственная полезная вышла, — рассмеялся он. — Одна-одинёшенька, — заверил меня.

— Врёшь небось, — буркнула и сунула ему в руки ковш. Пусть дальше сам поливается, если обзываться решил.

— Не вру, — ответил он. — Вот увидишь, не вру.

Ох, верилось в его слова едва ли. Хотя речи, конечно, сладкие были. И сам он с каждым часом всё краше и краше мне казался. И волосы его вороные до плеч, и сами плечи эти — косая сажень. Высокий, стройный и к тому же царь. Не могли меня пораньше, что ли, на жертвенник тот положить? Поближе бы в очереди хоть стояла. А так… и смысла нет заглядываться.

— Ты, если хочешь остаться, оставайся, — ухмыльнулся Лесовик. Тут-то я и оттаяла. И совсем от стыда загорелась.

— Вот ещё! — осадила его и выбежала из мыльни. И чего это со мной такое творится? При нём сама не своя. Раньше подобного и не приключалось. Может, заболела чем? Потрогала себе лоб, но разве сам поймёшь? Надо найти Есению и спросить, нет ли у меня жара. — Ну, точно какая-то хворь.

Есению я так и не нашла, а вот повинный в моих поздних прогулках Степан явился к нам спозаранку. Наверное, как туман отступил, так он и бросился на службу. Увидел меня и поклонился почти что в пол. И отвернулся отчего-то.

Я, оглядевши себя, смущение его поняла. Рукава рубахи запачканы и мокрые, поручи я утром вообще не надела, летника поверх сарафана — тоже нет. Вот вроде и одетая, но как зря. Для селянки сойдёт, а для царской невесты не очень.

— Погоди тут, — велела Степану, — приведу себя в порядок да вернусь.

Порывшись в сундуке, в который вчера для меня одёжу наложили, нашла там новую рубаху, да сарафан чистый тоже взяла. А после поймала служку и хотела узнать, где у них утюг и как угля нагреть. Но она, с ужасом об этом услышав, выхватила у меня одежду и заверила, что они и без меня прекрасно управятся. Оно, может, и хорошо, что без меня. Но как-то непривычно.

В общем, с горем пополам собралась. И ведь, подумать, каждый день придётся так морочиться. Нет бы, сорочка, подъюбник, рубаха, да сарафан с душегреей. Но в этом же ничего не поделать. Всё дорогущее, неудобное. Пока нарядишься, уже и спать пора.

Выплыла я к Степану в полном облачении, когда не то что от тумана следа не осталось, но и росы уже в помине не было.

— Не выходил ещё царь-батюшка? — спросила на их манер, постеснявшись назвать его Лесовиком.

— Выходил, — вздохнул Степан.