Ай да Степа-ан! Ну чудо сотворил, не меньше.

— И правильно. Я хоть и не царь лесной, но тоже слово сдержать могу. Не все люди такие уж ненадёжные. Можно иногда и довериться. Для разнообразия-то.

— Всё иди, — махнула она рукой. — Пока я не передумала.

Стёпа на прощание приобнял её уж больно как-то по-свойски и ко мне направился.

— Нам главное, чтобы царь-батюшка увидел, что отпустили вас. Поэтому пойдём по тропке открыто.

— Открыто — это, конечно, хорошо, — согласилась я. — Лишь бы только ветром нас с этой тропки не сдуло. Держаться там не за что, — напомнила ему.

— Авось не сдует.

Ох уж это авось. Иногда только на него и можно положиться. Когда ни на что другое надёги нет.

В общем, пошли мы со Стёпой по методу «авось» прямо по тропинке. Над нами сверкает вспышками, в воздухе напряжение такое, что от свежести грозовой аж в ноздрях свербит. В лицо ветер бьётся остервенелый и дождём мелким присыпает. Или это не дождь вовсе, а с болота воду сдувает… Идём мы, значит, со Стёпой и держимся друг за дружку. И тогда-то раздаётся такой треск, что от страха хоть наземь падай.

— Что это трещит? — ору я Степану, ветер перекрикивая.

— Завеса рушится.

И вот сквозь дыру эту, видимо, в завесе образовавшуюся, как ворвётся на болото вихрь. Как закружится юлой, воду бередя. И к бережку, значит, направляется. И главное, на нас прямо летит. На нас!

Я Стёпу давай в сторону тащить, чтобы от вихря этого укрыться. Но не успели мы. Подхватил нас ветер. И поволок куда-то в сторону реки. Уж не знаю, каким чудом уцелели мы. Но до бережка он нас донёс нетронутыми. Оставил у того камня, у какого меня русалки тогда схватили, да и стих.

А на месте вихря, гляжу, царь стоит. Смотрит на меня и глазам своим не верит. А потом как бросится ко мне, как подхватит, обнимет и давай лицо мне нацеловывать.

— Агнешка моя, цела, — выдохнул, наконец, когда ну исцеловал уже всю. А я и сама рада. И тоже обняла его. Держу, отпускать не хочется.

— Цела, — отвечаю. — Ещё как цела.

Там из нас двоих, может, о Болотнице больше беспокоиться надо было. Но хвастаться не хотелось. Пусть уж пожалеет меня немного. Стою, лаской его напитываюсь.

— Ласточка моя, — шепчет мне. — Лебёдушка.

— Да уж лебёдушка, — согласилась я. — Вон все болота обплавала.

— Ох, с болотом-то я и не закончил, — нехотя отстранился царь и взор свой в сторону окраины направил. Туда, где речка в лес ныряла.

— А с ним и не надо заканчивать, — ухватила я его за руку и держу, чтобы он снова вихрем не обратился. Если сейчас его упустить, то Болотница и без болота останется, и без хором. А она хоть и вредная, но всё же таки не до конца плохая. К тому же сама меня отпустила, под честное слово.

— Как это не надо? — нахмурился царь. — Ещё как надо. Иначе она нам с тобой жизни не даст.

— Да всё она даст, — возразила я. — Она же меня сама к тебе и отпустила. Велела мир предложить.

— Она-а?! — не поверил царь. — Мир предлагает?

— Да, мир. Говорит, что не будет больше болото к городу двигать. И к нам с тобой лезть тоже не будет, — хотя об этом она словами не говорила, но оно само собой подразумевалось. Потому что зачем ей к нам лезть, когда у неё мысли все теперь о Степане? — Но взамен просит болото не сушить. И детям нашим её земли в наследство не отдавать. Чтобы они во все времена её так и оставались.

— Нашим детям? — переспросил царь и в улыбке расплылся. Я ему о серьёзных вещах, а он всё о том же. Только одно из моей речи и услыхал.

— Да детям, детям. Ты хоть остальное-то понял, что я сказала?

— Всё понял. А про детей особенно, — и возьми и обними меня во всю мочь. Думала, уже костей не сосчитаю.

— Дышать не могу, — пожаловалась ему.

Царь рассмеялся.

— А раньше хвасталась, что ты только на вид хрупкая. А так всем крепким фору дашь. Ну, если уж за мир речь зашла и за детей… — сказал он, посерьёзнев немного, — то можем и замириться с ней. Но пока только пробно. Посмотрим, как она вести себя будет. Ежели сдержит слово своё, то, пожалуй, и навсегда помиримся. А ежели снова пакостничать начнёт…

— Да не начнёт, — отмахнулась я. — Она и сама собственным каверзам не рада. Это она от безысходности в них пускалась.

— Какой ещё такой безысходности? — не понял царь.

— Да такой. Женской.

Он брови-то в раздумьях сдвинул.

— Забудь, — сказала ему. — Главное, что теперь хорошо всё. Наверное, — и покосилась на Степана. Выдавать его пока не хотелось. Во-первых, неясно, до чего они с Болотницей договорились. А во-вторых, ежели всё-таки уговор у них случился, то царя надобно к этому морально подготовить. Чтобы в шок он не впал.