Так мы подходим к третьей логической ошибке. Классическая филология может выжить, только если станет «протестной площадкой». Но научные дисциплины не предназначены для какой-либо политической роли. Опять же, исследователь имеет полное право (а то и обязанность) принимать на себя политические обязательства, в том числе основанные на его научной деятельности. Хрестоматийный пример – Пьер Бурдье. Но его научную деятельность ни в коем случае нельзя рассматривать как политическую. Главное в науке – поиск истины. И эта цель ни в коем случае не должна подчиняться политическим убеждениям исследователя.

В статье упоминается случай с чернокожей аспиранткой: «Дочь владельца похоронного бюро из Нью-Мексико [рассказывает], как перед приездом в Принстон опасалась, что не сможет совместить свой интерес к классической филологии с приверженностью социальной справедливости. “Я боялась, что не смогу изучать древних авторов и менять мир к лучшему так, как мне хотелось бы”, – утверждает она. “[Благодаря Падилье Перальте] мое представление о том, что могут делать [филологи-классики], изменилось”».

Не знаю, сможет ли эта аспирантка «изменить мир к лучшему», но в одном я уверен: она не сможет выполнять качественные исследования, если не отделит их от политики. А выполняя некачественные исследования – то есть те, которые можно будет легко опровергнуть, – она тем самым будет дискредитировать свою политическую активность.

Примером подобной ошибки стала недавняя прискорбная дискуссия между Падильей и известным кембриджским историком Мэри Бирд, в ходе которой Бирд стремилась представить древних римлян предшественниками счастливого мультикультурализма, а Падилья утверждал, что на самом деле они были дальними предками трамповской ксенофобии.

Поэтому удивительно, что речь, в основе которой лежат сразу три логические ошибки (смешаны функция и цель, изучение и одобрение, наука и политика), настолько сильно потрясла американские и британские академические круги.

Если мы видим, что кому-то отказывает способность здраво рассуждать, следует задуматься, какие отрицательные аффекты помешали сохранить ясность мысли.

А чтобы определить отрицательные аффекты, сыгравшие свою роль в этом эпизоде, который может оказаться решающим для будущего классической филологии, необходимо осознать и четко назвать их источник: расизм.

Не зная масштабов расизма в США, невозможно понять ни бескомпромиссность Падильи Перальты, ни бессилие его коллег {174} .

Падилья демонстрирует явное стремление к разрушению.

«Меня не интересует уничтожение ради уничтожения, – говорит он. – Я хочу строить». Строить что? Неизвестно. У Падильи нет другой программы действий, кроме разрушения классической филологии. Откуда столько ненависти, спросите вы? Ответ – в статье.

Используя образ, предложенный в свое время Джеймсом Болдуином, Падилья рассказывает, как классические штудии стали для него входным билетом для интеграции в американскую систему. Но, когда он стал признанным антиковедом, его настиг экзистенциальный кризис:

Похоже, Падилья хочет наказать классическую филологию за то, что она стала для него тем самым билетом, о котором писал Болдуин. Вот почему он призывает к суду над классическими дисциплинами.

Но обвиняемый, оказавшийся на скамье подсудимых, совершенно не похож на его описание. Классическая филология уже давно перестала быть той дисциплиной, которую он бранит. Она не только отказалась от воспевания достижений белой цивилизации, но и сыграла фундаментальную роль в деколонизации европейской культуры. Достаточно вспомнить так называемую парижскую школу, возглавляемую Жан-Пьером Вернаном и Пьером Видаль-Наке, идеи которой и сегодня пользуются огромным авторитетом на американских кафедрах классических дисциплин. Именно научное изучение Античности позволило разрушить связанные с ней мифы. Вспомним, например, три классические работы: «Гомер и Даллас» Флоранс Дюпон, которую гневно раскритиковал Ален Финкелькрот; «Сравнивая несравнимое» Марселя Детьена, которая развеяла образ Афин как первой демократии; «Против корней» Маурицио Беттини, заслужившую ненависть крайне правых. Можно еще долго перечислять имена ученых, чьи исследования деконструировали наши социальные устои, показав их историческую обусловленность и продемонстрировав, как, начиная с Античности, можно было изобретать совсем другие нормы {175} .

Кто будет выполнять эту работу, если мы упраздним классическую филологию?

Здесь мы и вступаем на почву полной иррациональности – иррациональности отрицательных аффектов, порожденных расизмом.

Коллеги Падильи, оппонирующие ему, словно парализованы чувством вины – еще одним отрицательным аффектом того же происхождения. Они не осмеливаются критиковать Падилью прямо и лишь пытаются его успокоить, приводя примеры хорошего использования классической филологии. В результате его дискурс начинает преобладать в научных кругах. Студенты Принстонского университета признавались Фини, что им «стыдно говорить друзьям, что они изучают классическую филологию». Фини не нашел иного ответа, кроме как: «Полагаю, это печально».

Стремление к уничтожению, чувство вины, стыд, печаль. Недостает еще одного мощного «отрицательного аффекта» – страха. На самом деле, как пишет в газете Frankfurter Allgemeine Zeitung профессор истории Древнего мира Бернского университета Штефан Ребених, «в США сейчас доминирует “деколонизированная” наука об Античности. Почти никто уже не осмеливается вступать по этому поводу в публичную дискуссию и повторять неоспоримые основы научного знания».

Для мониторинга академического дискурса Падилья и трое других ученых из Принстона предложили в открытом письме, опубликованном в июле 2020 года, создать в Принстонском университете комитет, который бы «следил за соблюдением дисциплины в отношении поведения, инцидентов, исследований и публикаций расистского характера». На этот раз кое-кто выступил против. «Меня беспокоит, каким образом исследование определяется как расистское, – сказал один профессор в интервью газете Times. – Эта черта постоянно сдвигается. Наказывать людей, проводящих исследования, за то, что кто-то посчитал их расистскими, не кажется мне правильным решением». Но для Падильи проблемы со свободой высказываний не существует {176} , как он сам говорит в интервью Times: «Я не считаю свободу выражения мнений или обмен идеями целью, к которой нужно стремиться. Скажу откровенно – я рассматриваю то и другое скорее как средство развития человека». Это развитие человека, которому должна быть подчинена свобода, представляющая собой лишь средство достижения цели, звучит очень знакомо. Перед нами формула всех тоталитарных антиутопий.