Бертран Рассел называл наше время самым местечковым (parochial) из всех {177} . Это особенно справедливо для американской академической культуры. Она совершенно забыла о том, как сложна История. Все труды, опубликованные не на английском – будь то французский, итальянский или немецкий, – просто-напросто игнорируются. Античность для классических филологов больше не объект изучения, не самоцель, а всего лишь еще одна площадка для современных политических дебатов.

Незнание языка также укладывается в эту тенденцию. Мысль, что упразднение классической филологии повлечет за собой прекращение изучения древнегреческого и латыни, похоже, не пришла в голову Падилье и его сторонникам. Но ведь именно знание текстов на языке оригинала позволяет освободить их от анахроничного империализма, который сегодня наступает со всех сторон.

Незнание неизбежно приводит к чрезмерному упрощению, а чрезмерное упрощение – к поляризации спора. Поляризация разрушает дух дискуссии, подпитывает агрессию одних и бессильное молчание других. Таким образом, отказ от знания ведет к разрушению культуры.

Вскоре после написания этой статьи Принстонский университет отменил требование знать латынь или древнегреческий языки для поступающих на курс классической филологии. По этому случаю я дал журналу Philosophie Magazine следующее интервью.

Николя Гастино: Одной из причин решения, принятого Принстоном, был тот факт, что древние языки гораздо менее доступны для студентов из неблагополучных слоев населения или с меньшим культурным капиталом, в частности для цветного населения США. Сделав изучение этих языков факультативным, Принстон намерен повысить инклюзивность и разнообразие классических штудий. Что вы думаете об этих аргументах?

Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы рассмотреть его контекст. В случае США мы имеем дело со страной, разделенной так называемым цветным барьером. Во Франции мы недооцениваем значимость этого разделения. Поскольку расизм, к сожалению, знаком и нам, мы склонны предполагать, что в США он выглядит так же, как здесь. Но это страна, где уровень насилия на расовой почве не сравним с нашим: уже после смерти Джорджа Флойда полицией были убиты шестнадцать цветных американцев. Это страна, где бывшие рабовладельческие штаты принимают бесчеловечные законы о выборах, чтобы помешать беднейшему населению голосовать (например, запрещают предлагать еду и воду людям, стоящим в очередях перед избирательными участками), или отправляют цветного в тюрьму на двадцать лет за кражу двух рубашек {178} .

Разумеется, это расовое разделение проявляется и в образовании. С черными детьми учителя (как правило, белые) обращаются не так, как с белыми, – черным гораздо чаще ставят низкие отметки, их чаще наказывают и выгоняют из школы. В этой связи стоит прочитать недавно опубликованный в The Washington Post красноречивый рассказ «благонамеренного белого учителя», который под старость стал испытывать угрызения совести {179} . При этом дело может зайти гораздо дальше плохих оценок, наказаний и исключений. В июле 2020 года, в разгар пандемии, мичиганский судья отправил пятнадцатилетнюю чернокожую девочку в тюрьму за то, что она не выполняла домашние задания на дистанционном обучении {180} .

В университете расовый разрыв между студентами увеличивается десятикратно по чисто финансовым причинам. Образование стоит огромных денег и в большинстве случаев недоступно цветному населению. Берни Сандерс рассказывал, как после предвыборной речи, в которой он упомянул выпускницу медицинского факультета, задолжавшую 300 000 долларов за обучение, к нему обратилась другая молодая выпускница: ее долг составлял целых 400 000 долларов {181} . Этот материальный, финансовый разрыв часто упускают из виду в дебатах о классической филологии, но он не менее – а то и более – важен, чем ментальный и, следовательно, явно социальный разрыв между расами.

К сожалению, классическая филология действительно сыграла определенную роль в формировании этого расового раскола. Разумеется, это ничего не говорит о самих исследованиях древних языков и текстов. Но кое-что говорит о том, как обучение этим дисциплинам устроено в США. Конечно, этот вопрос требует тщательного изучения, но я не думаю, что ошибусь, если скажу, что в США не было традиции «левых» специалистов по этой дисциплине. Я могу вспомнить только Мозеса Финли, который был скорее историком Античности, чем филологом-классиком. Но я не вижу в США ничего похожего на то, что есть у нас во Франции (достаточно вспомнить таких ученых, как Жан-Пьер Вернан, Пьер Видаль-Наке, Николь Лоро, Марсель Детьен, Клод Калам), в Италии, где работают Лучано Канфора, Маурицио Беттини, Альдо Скьявоне, или в Англии, где Мэри Бирд регулярно дает интервью прессе. В общем, в США мы имеем дело с преподавателями, которые, хотя обычно голосуют за демократов и, конечно, не считают себя расистами, в силу своей политической инертности способствуют сохранению несправедливой социальной системы.

Бывает, что дело заходит еще дальше. Двадцать лет назад, работая в Высшей нормальной школе, я провел год в одном американском университете, где в течение семестра вел курс классической филологии. Там я подружился с одной чернокожей студенткой, Уитни Снид, чья мать была баскетбольным судьей. Уитни заинтересовалась древнегреческим и латынью в колледже, прочтя сцену бури в «Энеиде». Меня возмущали издевки и притеснения, с которыми она столкнулась на этом факультете со стороны некоторых преподавателей, – они явно считали, что чернокожей девушке нечего делать в их классе. Им просто было некомфортно рядом с ней. Уверен, они ни за что не назвали бы себя расистами. Они всего лишь искренне считали, что ей «было бы лучше» где-то еще, где она была бы более «на своем месте». Недавно мы снова начали общаться. Она решила уйти из классической филологии, поскольку чувствовала себя там не на своем месте. Но это не мешает ей критиковать решение Принстонского университета. Я спросил, не согласится ли она рассказать о своем опыте, и ее свидетельство приводится далее {182} .