Шрифт:
«…Накануне 1914 года Запад стоял не только на пороге войны, но и на пороге социализма. Социализм оказался на грани прихода к власти и модернизации Европы, которая могла бы стать более передовой, чем ныне. За несколько дней, за несколько часов война разрушила эти надежды» {143} .
Война покончила с европейским универсалистским идеалом. А подготовил умы к этой бойне, ставшей крахом европейского могущества, все тот же национализм со старой идеей расы. 9 февраля 1906 года Франц Розенцвейг, один из самых глубоких мыслителей прошлого века, написал в своем дневнике: «Около 1800 года все кричали “Человечество!”; около 1900 года кричат “Раса!”» {144} .
143
См. Braudel 1993 [1963], 526. Цит. и коммент. в Canfora 2014, 21–23.
144
Цит. в Pierre Bouretz (2003, 147).
Этот конфликт до сих пор не исчерпал себя. Стремление к эмансипации по-прежнему сталкивается с капитализмом, который не желает сдавать позиции. Стремясь лучше управлять народами, он пытается возродить фантом внутреннего врага, созданный церковью и средневековыми государствами в качестве козла отпущения для народного недовольства {145} . В этом конфликте важно не распылять силы. Нужно, чтобы сторонники культуры отмены понимали: они сражаются с тем же врагом, что и сторонники культуры-гуманизма.
145
См. также то, что пишет Адриано Проспери в своей прекрасной книге об истоках нетерпимости (Prosperi 2011, 126): «Каждый раз, как кризисы европейского общества выводили на поверхность системы власти, основанные на страхе, отступление ценностей личных прав, пришедших из времен Просвещения и Революции, приводило к возвращению к этому древнему наследию [нетерпимости]».
Культура отмены как европейское наследие
Впрочем, в напряженных дискуссиях о культуре отмены звучит и другая нота, знакомая слуху историка. Это отголосок всех споров, которые регулярно велись вокруг канона европейской культуры на протяжении всей ее долгой истории. Какие произведения следует изучать, какими личностями восхищаться?
Если, как я предположил, европейская культура начинается с христианизации, значит, у ее истоков также лежал спор о том, что следует делать в мире, который предстоит христианизировать, со всеми произведениями античной культуры, запятнанными многобожием (подобно тому, как сегодня произведения европейской культуры считаются запятнанными патриархатом, расизмом и колониализмом)? Многие церковные деятели выступали тогда за культуру отмены. А другие, как, например, святой Иероним, не могли вырвать из своего сердца Цицерона, и Бог порицал их в видениях {146} . Василий Великий требовал просеять языческие произведения через сито новой морали {147} . Если бы его мнение возобладало, то от литературного наследия Античности не осталось бы почти ничего – разве что несколько безобидных банальностей. На самом деле даже частичное спасение античной литературы тогда оказалось под угрозой. И им мы обязаны светской власти. Почти два столетия (между 560 и 760 годами) латинские тексты не переписывались, однако Карл Великий решил сделать своей опорой духовенство, обученное именно на латинской книжности {148} . Поэтому необходимо было возродить классическую латынь. Тогда и возникло столь необычное начинание по спасению латинских текстов, которое, как оказалось, сыграло решающую роль в истории Европы.
146
Jerome, Lettres, 22, 30. Ср., напр., Fraisse 1999.
147
См. Perrot (ред.) 2012.
148
Guerreau-Jalabert 1981.
Несколько столетий спустя имел место еще один поворотный период: эпоха Возрождения. И вновь разгорелась битва за книги. Молодые гуманисты восстали против университетских авторитетов. Они больше не хотели слышать о схоластике и стремились вернуться к истокам. Античность, Библия, патристика – что угодно, кроме схоластики и ее жаргона, который они считали варварским. Однако это отнюдь не означает, что спорное наследие было стерто. Схоластическая культура пережила приход гуманизма, так же как античная культура пережила приход христианства. И даже в Новое время она принесла немало прекрасных плодов, включая Декарта, Спинозу и Канта.
Затем, в XVII веке, разгорелся «Спор о древних и новых» {149} . А в начале XIX века развернулась борьба между классиками и романтиками, в которой опять столкнулись два поколения: буржуазные отцы предпочитали трагедии с тогами, а их лохматые сыновья опьянялись страстями и кинжалами, повторяя тексты, которые шокировали классицистов {150} . В этом была суть произошедшей в 1830 году битвы за «Эрнани». Теофиль Готье, один из самых восторженных поклонников Виктора Гюго, стал легендой, дерзнув прийти в «Комеди Франсез» на премьеру этой пьесы в атласном жилете вишневого цвета. Но он, как позже Вальтер Беньямин, хотел «чесать историю [литературы] против шерсти» и воскресил в своих «Гротесках» (1844) всех авторов, которых Буало приговорил к забвению, от Вийона до Теофиля де Вио, Сирано де Бержерака и Сент-Амана {151} .
149
См. Lecoq (ред.) 2001.
150
Так, известно, что мадемуазель Жорж заставила Гюго исправить стих «О, как прекрасен ты, лев благородный мой!», заменив слово lion («лев») на heros («герой»). Также был сочтен невозможным «сломанный» александрийский стих, как в знаменитой первой сцене: «Как! Это он! Уже! За дверью потайной / Он ждет» (Serait-ce deja lui? C’est bien a l’escalier / Derobe), и т. д.
151
О «Гротесках» см. Jasinski 1929, 218–259.
Таким образом, сегодняшний кризис, связанный с культурой отмены, кажется мне всего лишь очередным этапом переоценки ценностей. Он не сводится к противостоянию западной культуры и некогда колонизированных народов. В долгосрочной перспективе его также можно рассматривать как заключительный эпизод дебатов о каноне, характерных для европейской культуры.
Капитализм не гуманизм
Чего стоит ждать на этот раз? Как мы уже видели, на протяжении многих веков, от поздней Античности до романтизма, трансформация канона никогда не сопровождалась уничтожением той культуры, против которой выдвигались обвинения. Всякий раз эта культура либо шла своим путем, как схоластика в эпоху Возрождения, либо присоединялась к новой культуре, как языческая культура в эпоху Каролингов. В 1878 году, когда отмечалось столетие со дня смерти Вольтера, самую трогательную речь произнес Гюго, ставший после 1830 года лидером последователей романтизма. Но Вольтер со временем сильно изменился. Преемник Корнеля и Расина, великий трагик, почитаемый классицистами, стал защитником Каласа и шевалье де ла Барра {152} .
152
Hugo 2002 [1878], 984–991.
Ключевой вопрос нынешних дебатов – перерастут ли обвинения, выдвинутые против западного канона, в диалектический (и, следовательно, плодотворный) конфликт, по итогам которого старый канон получит новую жизнь, или же этот канон просто исчезнет. Такое вполне возможно. В США и Европе уже закрываются кафедры классической филологии. Преподавание истории и литературы неуклонно утрачивает свою значимость.
Однако этот кризис гуманистической культуры никак не связан с культурой отмены.
Преподавание истории, литературы и искусства, то есть культуры-наследия, находится под угрозой со времен промышленной революции. Знания, подобающие церковной элите и аристократии, не следовало распространять среди простого народа. Это было как минимум бессмысленно. А то и опасно. (Зачем читать «Принцессу Клевскую», если тебе суждено стоять за стойкой {153} ?) Например, античные восстания рабов могли подать плохой пример пролетариям {154} . «Культурой сыт не будешь», – сказал один министр финансов {155} . А Барак Обама говорил работникам завода General Electric в Висконсине, что для молодежи профессиональное обучение может быть полезнее, чем диплом по истории искусства {156} . Ему вторит министр комплексных экологических преобразований (он, похоже, своеобразно понимает свою работу, судя по его недавнему заявлению о том, что «в мире полно хипстеров-экологов с экстремистскими взглядами, [которые] хуже самой климатической катастрофы» {157} ): «Какой смысл изучать историю Пунических войн в век цифровых технологий?» {158}
153
В 2006 г. Николя Саркози, в то время кандидат в президенты Франции, дважды сослался на «Принцессу Клевскую» в выступлениях на встречах с избирателями. Лион, 23 февраля: «Как-то раз я развлекался – все развлекаются как умеют – тем, что изучал план собеседования на должность атташе по административным вопросам. Какой-то садист или идиот, решайте сами, включил в план беседу с соискателями о “Принцессе Клевской”. Не знаю, часто ли вам доводилось спрашивать у сотрудницы администрации, что она думает о “Принцессе Клевской”…» Париж, 10 июня: «В сфере государственной службы пора заканчивать с давлением собеседований и экзаменов. Однажды мне попалось кое-что очень увлекательное: программа оценки того, можно ли повысить референта в должности до старшего сотрудника. И представьте себе, какой-то садист включил в программу вопрос, читал ли соискатель “Принцессу Клевскую”… Не знаю, часто ли вы приходите в какое-нибудь учреждение и спрашиваете сотрудницу в окошке, читала ли она “Принцессу Клевскую”… В любом случае, я ее читал так давно, что с шансами провалил бы [sic] экзамен!» Стоит отметить гендерную характеристику: то, что это сотрудница, а не сотрудник, делает нелепость ситуации еще очевиднее в глазах Саркози.
154
Tocqueville 1951 (1835–1840), II, 68.
155
Речь идет о Джулио Тремонти. С тех самых пор этого бывшего министра кабинета Берлускони преследует злосчастная фраза, авторство которой он теперь отрицает. В любом случае, она четко соответствует сути его высказываний на межведомственном заседании, если верить газете La Repubblica (8 октября 2010 г.): «Чтобы облегчить человеческие страдания моего друга Сандро [Бонди, бывшего в то время министром культурного наследия], ‹…› я хотел бы ему напомнить, что вся Европа, даже Париж и Берлин, урезает финансирование культуры. Это очень прискорбно, ужасная ситуация, я понимаю. Но я хотел бы сообщить Бонди, что у нас кризис, не знаю, говорили ему или нет: культуру не едят».
156
«Уверяю вас, что люди могут заработать намного больше, став квалифицированными рабочими или пойдя в бизнес, чем получив диплом по истории искусства… При этом нет ничего плохого в том, чтобы иметь диплом по истории искусства. Я обожаю историю искусства, так что я не хочу, чтобы сейчас меня завалили гневными письмами. Я просто говорю, что можно хорошо зарабатывать на жизнь и сделать отличную карьеру, не учась четыре года в высшем учебном заведении, если только получить навыки и образование, которые будут востребованы».
157
O. Tosseri, «L’Italie leve le tabou du nucleaire», Les Echos, 23 декабря 2021 г.
158
«Весь вопрос в том, будем ли мы и дальше изучать Пунические войны, за двенадцать школьных лет возвращаясь к ним три или четыре раза, или изучим их один раз, зато начнем давать более продвинутое и современное образование, начиная с языков и цифровых технологий. Мы должны обучать молодежь профессиям будущего, например навыкам оператора цифровых технологий в области здравоохранения и энергетики. Специальностям, которые сегодня еще даже не существуют. А что мои дети изучали в школе? Пунические войны, как и я, а мне 56 лет, и я принадлежу к поколению, которое писало ручкой на бумаге».
Мы знаем, какую важную роль в жизни отдельного человека играет знание и понимание прошлого. То же самое справедливо и для общества. Для любого общества, будь то локальное сообщество, нация или население Земли, грамотное управление прошлым не менее важно, чем забота об окружающей среде. Это может быть не очевидно, но и то и другое представляет собой жизненно важный ресурс. И его неправильное использование, независимо от намерений – хороших или дурных, идеалистических или демагогических, – может привести к катастрофе.