— Прокоп, тогда тащи её отсюда, — досадливо поморщилась хозяйка. — Меня это дело изрядно утомило…

— Слушаюсь, барыня, — привычно поклонился Прокоп и, подхватив несчастную бабу, поволок её на выход.

— Вот и любимая чашка разбилась… — посетовала Дарья Сергеевна. — Никак не приучу этот глупый народ к порядку… Так о чём, бишь, мы толковали? А, господа?

Она тут же успокоилась и вновь мило защебетала.

— Да мы о крепостном театре говорили… — напомнил Степан Маркович, который до сих пор хранил молчание.

И все трое как ни в чём не бывало принялись обсуждать более приятную тему.

… Даша от увиденного в очередной раз пришла в ужас. Если бы могла, то тут же кинулась бы восстанавливать справедливость! Прямо-таки рвалась в бой. Не знала, правда, как это сделать, но прекратить беспредел требовало её горячее сердце. И ещё было обидно и стыдно за дальнюю родственницу. Не думала Даша, что у неё в роду такой монстр.

«Картинка» сменилась, и вот уже чуть оправившаяся Лукерья склонилась над каким-то предметом. Даша пригляделась и увидела, что это изящная дамская перчатка. «Откуда она у неё? — подумала девушка. — Не иначе как у Дарьи Сергеевны подобрала…»

— Будь ты проклята, барыня-змеюка! — с ненавистью выдохнула Лукерья, судорожно комкая перчатку. — Не пожалела моего Ярославушку, сокола ясного, что любил больше жизни… Гореть тебе в аду, сатанинское отродье!

Она поместила вещь в глубокую чашу и стала бросать туда один за другим какие-то предметы со стола, бормоча при этом слова заклинания. Потом зажгла свечу и полила содержимое чаши горячим воском.

Добросердечная Лукерья, обладая сильным даром, никогда прежде не пускала его в ход для тёмных дел. В деревне даже и не думали, что ей подвластно такое. Женщина обычно выступала в роли местной знахарки — лечила травами да кореньями, заговаривала болезни и просто помогала ласковым словом. Измученный жизнью крестьянин, бывало, поговорит с ней, расскажет о своих бедах — и глядишь, ему на сердце полегчает. А творить чёрные дела, наводить порчи и проклятия Лукерье и в голову не приходило. Да она толком и не знала, способна ли на такое.

Оказывается, способна. Выходит, не всё можно решить миром. И теперь её было уже не остановить. Она вдруг почувствовала, как из самых глубин души поднимаются такие неукротимые мрачные силы, что их не унять. И силы эти требовали одного — незамедлительной жестокой мести.

— Вижу я, что ты, змеюка, понесла от моего сыночка… Только тебе пока ещё об этом неведомо… — бормотала Лукерья. — Крепко он любил, грех от такой любви не родиться плоду… Родишь ты тайно, мальчик это будет, сынок Ярославушки и мой внучок… Не решишься погубить в утробе, но потом постараешься от него избавиться… На что он тебе, крестьянский сын? А тут и я подоспею, возьму внучка… Но на этом — всё! — голос Лукерьи неожиданно окреп. — Сынок Ярославушки родится, а больше ни ты, ни кто другой в твоём роду живых мальчиков-первенцев не получит! Будут они умирать, как на свет появятся или чуть позже. И саму тебя скоро ждёт смерть неминучая. Таково моё слово! Ты забрала моего сына единственного, мою кровиночку, и теперь всему твоему роду не видать живых сынов-первенцев! Проклинаю!

Лукерья вновь понизила голос и стала монотонно бормотать слова заклинания.

… Даша была потрясена. Вот оно как, оказывается. Из-за одной дальней родственницы-монстра, у которой, похоже, не все дома, за два века пострадал целый их род! Лукерью можно понять, и Дарье Сергеевне она решила отомстить вполне справедливо. Но остальные-то при чём? Они и понятия не имели об этой жуткой барыне. Ну, может, два-три поколения, что шли после неё, ещё помнили, а дальше уже всё быльём поросло… Но проклятие-то осталось и, похоже, продолжало исправно действовать. Вот и сестра Вероника на подходе. Эту ситуацию надо срочно исправлять! Любой ценой!

«А с Дарьей Сергеевной-то что? — подумала Даша. — Поплатилась ли она за свои злодеяния?» Теоретически, конечно, плохо желать кому-то несчастий, но так хотелось, чтобы эта жестокосердная тётка на себе прочувствовала, что такое человеческое страдание, и, в конце концов, осознала — она не пуп земли на этом свете.

Словно отвечая на её вопрос, невидимый режиссёр показал судьбу Дашиной дальней родственницы.

Вот та стоит перед зеркалом и с удивлением вглядывается в своё бледное отражение — глаза запали, под ними явно обозначились тёмные круги, румянец исчез. К тому же она уже не первый день испытывала сильные приступы утренней тошноты.

— Что со мной? — спрашивала себя Дарья Сергеевна. При этом держалась за комод, ибо голова невыносимо кружилась. — Откуда такой измученный вид? И дурнота? Я что, заболела?

Пришлось послать за домашним доктором. Давненько она не прибегала к его услугам — вроде как не было необходимости.

— Дарья Сергеевна, голубушка, что-то вы неважно выглядите… — не удержался тот от замечания, едва переступив порог её опочивальни, где она теперь часто отдыхала.

— Да вот и я о том же, Пётр Игнатьевич… — досадливо поморщилась хозяйка. Всё же неприятно, когда напоминают, что ты утратила былую привлекательность. — Ещё и чувствую себя ужасно… Совсем нет сил. И эта постоянная дурнота…

— И давно она у вас? — Пётр Игнатьевич с озабоченным видом начал осмотр.

Это был почтенный седовласый господин в пенсне и с бородкой клинышком, доктор с большим опытом, который ещё пользовал ныне покойных родителей Дарьи Сергеевны. По мере того как он производил осмотр и задавал наводящие вопросы, лицо его светлело и озарялось доброй улыбкой.

— Милая Дарья Сергеевна, вас можно поздравить… — наконец, произнёс доктор.

Снял пенсне и стал тщательно протирать его носовым платком.