Колокола так же внезапно и смолкли.

А благочинный вместе с громоподобным автокефальным попом уже поднимались по ступеням на паперть.

Всегда затурканный, отец Никифор часто-часто заморгал глазами и весь посерел от страха. Он побоялся даже выйти навстречу благочинному.

Отец благочинный снова начал тыкать щепотью в толпу, потом обернулся к отцу Никифору, пожевал губами:

– Отрешаю тебя, отче Никифор, от службы, яко погрязшего в нечестивом тихонианстве, и назначаю на твое место отца Прокопия, истинного сына нашей праведной автокефальной церкви! Аминь.

Отца Никифора словно под коленки ударили.

– Ба-а-атюшку убива-а-ают!
– заломила руки какая-то баба. Ба-а-атюшка ты на-а-аш!..

Кто-то громко всхлипнул.

Благочинный испуганно оглянулся и медленно-медленно, шаг за шагом стал спускаться по ступенькам. Только автокефальный поп стоял могучий и недвижимый.

– Эй, поп!
– взревел он.
– Выметайся из храма божьего! К черту, к своему кисловонючему патриарху Тихону!

Но тут недовенчанный жених Данько Титаренко вышел из-под венца и приблизился к громоподобному попу.

– Ты чего тут разорался?
– спросил, недобро прищурившись.
– Чего вопишь, как недорезанный?!

Величественный поп обхватил Данилу за шею и, сильно дернув за плечо, развернул его на одном месте и поддал коленом. Данько полетел кубарем.

– Нечестивец!
– снова проревел поп.
– Я бугая кладу на лопатки!

– Га-га-га!
– захохотали в толпе, и автокефальный поп гордо оглянулся, торжествуя победу. Но не знал он, на свою беду, Данилу Котосмала!

Если бы не этот хохот в толпе, Данько, возможно, и смирился бы. Ведь поповское превосходство в силе было очевидно. Титаренко повернулся лицом к своему обидчику, и ему теперь было все равно, как тот кладет бугаев на лопатки. Словно пущенный незримой пружиной сорвался Данько с места и со всего разгона ударил попа головой в живот. Так ухнуло - как в литавру. Поп-громовержец, обессиленно воздев руки, согнулся в пояснице и покатился по ступеням вниз.

– А теперь понял?
– Данько подбоченился. Потом окрысился на толпу: Бе-е-ей представителя!..

Кто-то и кинулся было к поверженному, но вступился ктитор. Тогда человек шесть едва подняли громоподобного и понесли к саням этот сплошной тяжкий стон.

– Проклина-а-а... Бара-а-аны... Ана-а-афема-а!

– Не дергайтесь, батюшка, а не то упустим!

– Дома, батюшка, горилки выпейте. Оченно пользительно.

– Сви-и-и... Ослы-ы-ы...

Еле-еле втиснули отца Прокопия в сани. Благочинный стал еще желтее и, казалось, от страха усох, как гриб.

Кто-то из парубков кольнул коня свайкой, и сани, переваливаясь с полоза на полоз, умчались по улице.

Едва отходили отца Никифора. Он крестился сам, крестил всех, а потом кланялся и плакал.

– Спасибо вам, люди добрые, спасибо! Избавили от напасти!
– И, как на пасху, целовался с ктитором и прихожанами.

– А все ж те батюшка куда как голосистей!..
– вздохнул ктитор.

– Оно-то так, - возразил Роман Ступа.
– А что ж, если они по-простому читают!..

– Однако ж голос!..
– шлепнул губами Прищепа.

– Вот только и всего, что голос. А надо, чтоб вумственно было!

– А так, так! Это вы правду говорите!
– поддержали Ступу рядом.

Возбуждение толпы постепенно угасало. Обрадованный отец Никифор, чуть ли не спотыкаясь, побежал в церковь. За попом едва успевали дьяк и пономарь, а за ними медленно тронулась шумная толпа.

Довенчивали молодых еще долгонько. Вся церковь гудела, как огромный камертон, от стройного пения "Многая лета".

Но вот толпа раздалась, люди притиснулись к стенам притвора, и по живой улице молодые степенно вышли из церкви.

За церковной оградой подружки дерзкими голосками завели:

Ломайте калину,

Устелите долину

Молодой, молодому

До самого дома.

Ломайте калину,

Устелите долину...

Украшенная веточками-дужками,

Идет Яринка с дружками.

Тучей двинулись люди. Путались под ногами дети, хрустя настом, обегали процессию, пробивались вперед.

Молодицы запевали новую:

Расступитесь-ка,

Враги!

Ой, чтоб на дороге

Ни ноги!

Пусть пройдут родные

Будут счастливы молодые!

Однако двигались не только родственники. Хитроватые мужики, в кожухах и с шапками, спрятанными в карманах, еле успевали за столом, который вприскочку перебегал дорогу молодым. Стол стоял и думал, а мужики, сторожко поводя глазами, молчали. Кланялся им жених, а дружка вытаскивал из корзины бутылку самогона и ставил на стол. Мужики отрицательно качали головами - э-э, мол, не на таких напали!.. Ставили вторую бутылку - а не пошли бы вы наконец к чертовой матери?! Больше не вымогали, - шафера были хлопцы тертые... Назад стол уже не бежал, а шел в сопровождении мужиков степенно, еще немного и покачивался.