Шрифт:
Хрюкал на столе запеченный поросенок, кудахтала курица. Вытаращив безумные глазищи, шипела на сватов яичница.
– Бу-у-удем!..
– Ой, сватоньки мои, сватоньки, да разве ж могла я надеяться на такое счастье!
– тоненьким голоском выводила София.
– Такого зятя! Даня, за тебя пью! За отца твоего! За матушку!
– Уж вы, Сопия, должны такому зятю беспременно ножки мыть и воду ту хлебать...
– Хозяйский сын!
– хмурился и втягивал в себя воздух Тадей Балан. Не комнезам савецкий.
– Не заглядывает никому в пригоршни!
– заискивала София.
– Советскую власть уважает, с бандами не знается, обрезов не прячет!
– натянуто улыбнулся Степан.
У Софии дыхание перехватило. Но смолчала.
– Настоящой богатырь!
– хлопал Данилу по плечу Диодор Микитович.
– Уж он накормит, напоит и жену единоутробную, и деточек-воробушков, и тещу-перепелку! И усю нашу Расеюшку!
– Да-ай боже!
Потолок покрылся рябинами от остатков горилки, выплеснутой на него от полноты чувств.
Яринка ничего не пила и почти ничего не ела. Плотный комок подкатился к горлу, и, как она ни глотала, никак не могла проглотить его. Поводила продолговатыми глазами на Данилово разогретое горилкой лицо, и ей становилось страшно: видела она только Данилу-парубка и почему-то никак не могла представить его солидным мужем. Ее мужем! И поглядывала на дверь: не звякнет ли щеколда, не войдут ли в хату другие сваты, а с ними половецкий парубок Павло? Еще не поздно крикнуть - не хочу! не пойду!
– сорвать с этих рушники, схватить свой хлеб и подать другим, половецким!
Яринка все еще верила в чудо. Они, те половецкие сваты, недалеко. Уже расспрашивают у людей, где ее двор. Уже отмахиваются посохами от буковских собак. Скользят на тропинке возле ее забора. Переминаются с ноги на ногу перед ее дверями. Яринка съежилась - вот сейчас... сейчас... Не идут...
И бросилась кровь в лицо, зашумела в ушах - не придут. Не придут. Теперь уже никогда не придут!
Это он виноват. Данько.
Сказать ему: не для тебя шила рушники, не для тебя колупала печь. Не за тебя пьет отчим. Не по тебе щемит душа.
Сказать матери: мамо, неужели вам не жаль расставаться со мною? Да разве ей окажешь?..
Сказать отчиму: дядько Степан, вы ж, верно, любите меня, как родную, зачем отдаете этим чужим дядькам?.. Вы же сами видели, откуда всходило мое солнце. Почему ж вы не спасаете меня? Почему не сказали матери про Павла? Ведь я сама про него ни за что не скажу - сгорю от стыда. Дядька Степан, вы сейчас, может, самый родной для меня, - спасайте, спасайте!..
И Яринка упала грудью на стол и зарыдала.
И это было так неожиданно, что все, кто был в хате, оцепенели.
И никто, кроме Степана, не знал, отчего рыдает голубка.
И никто никогда не будет знать, отчего рыдают голубки, с тех пор как стоит мир.
И никто никогда не спросит об их святой неудовлетворенности, о чистом стремлении к недостижимым звездам. Им, чудотворицам живого, только и оставляют - собирать крохи.
– Ну, ты гляди, что они выделывают, эти девки!
– первым нарушил тишину Диодор Микитович.
– Плачут, каналии, от счастья!.. Вот погодь, телушка, сыграют свайбу, он тебе осушит слезы в каморке!
– Цыц, дурная!
– прикрикнула София.
– Люди подумают невесть что!
Данько, по-видимому, догадывался. На его лице горел рваный румянец, а в глазах - тревога. Больше всего он боялся, что этот лягушонок поднимется и крикнет ему: прочь! прочь, ненавистный! прочь, гадкий! Своевольный и дикий, он боялся только одного - позора.
И решил для себя: "Погоди, погоди! Отольются твои слезки кровушкой!" Был очень благодарен Фастивцу, что тот так умело вывел его из затруднительного положения.
– Мне и самому плакать хочется...
– засмеялся Данько.
– Был я вольный казак, а тут вот и ярмо на шею...
– Не сумлевайся, сынок! Только один бог неженатой. А которые холостые, так тех в аду черти на старых ведьмах женють...
– Ну, чего надулся, как мышь на крупу?
– подтолкнула София мужа. Наливай сватам.
– А может, пусть Яринка?
– осторожно спросил Степан.
– Это ж ее праздник...
Он надеялся еще на ее вспышку, вот тогда и он поддержал бы ее.
А Яринка, одинокая и всеми покинутая, уже не могла сопротивляться. Лучистыми, с радужным переливом от слез, глазами она взглянула на Степана и тихо погрузилась в себя - в вечную свою скорбь.