– Иван Иванович...
– Девушка подбежала ко мне, схватила за руку и застыла, - видимо, колебалась, что с нею сделать. Потом крепко пожала ее, дергая книзу.
– Иван Иванович... клянусь... не только в уезд... к самому всеукраинскому старосте... вот увидите... ну, честное комсомольское!..

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой автор и его положительные герои

окончательно перевоспитывают Софию Курилиху

После разговора с учителем Павлина загорелась ехать в уезд. Но ее хозяева начали сенокос, и девушке пришлось помогать им.

Степан отпросился на пятницу и субботу, в воскресенье - выходной, таким образом, надеялся за три дня управиться.

В тот год еще до начала сенокоса пошли дожди, и на низких местах стояла вода.

Степан, закатав штанины, хлюпал восковыми ногами по рыжей воде, потихоньку ругался, - на каждом шагу попадались кротовины.

София поддавала жару:

– Нету хазяина. Сенокос запущен.

Степан резко оборачивался, сжимал зубы.

– Лишишься и этого. Вот пойдем в коммуну.

София знала, с какой стороны ударить.

– Вольному - воля, шальному - поле... Туда и без хозяйства берут?.. Тогда - забирай свое ружжо да шашку и ступай с богом. А на меня не капает. Не пойду к вашему общему казану. Не буду укрываться одним рядном со вшивой Василиной.

Молчал. Тяжело дышал. Потом говорил:

– В суд подам. За половину всего.

Холодок пробегал по спине у Софии - знала: такой теперь порядок. Но за нее стоял неписаный закон села - никогда еще примак не отваживался поделить женино добро. Село этого не простит.

Усмехалась про себя, но тем не менее уводила его от этой мысли:

– Ну что ж, отхватишь часть поля, оторвешь половину хаты и хлева - и тяни себе к голодранцам. А нам... с дочкой... как-нибудь...

Вон куда она гнет.

Поговорить с Яринкой?.. Она, может, и примет его сторону. Но согласятся ли коммунары взять на свое попечение калеку, когда у них и своих хватает?..

Со злостью срезал мокрые кочки, так и бросалась кровь в лицо от напряжения. Но разве этим облегчишь душу?

Не мог Степан бросить падчерицу на произвол судьбы, на Софиину милость... Развалить хату над головой Яринки?..

И отомстить Софии не мог.

Из-за этого возненавидел все, что мог считать хотя бы наполовину своим.

Чужое!..

И эта женщина, и хата ее, и огород, и сенокос. Даже небо над ним чужое.

И работал рьяно - не от любви, а от ненависти, - только бы поскорее управиться. Затем ногу в стремя и - айда ловить вооруженное кулачье, Струковых и Шкарбаненковых последышей, Титаренкова выродка...

И уже не обращал внимания на то, что остаются огрехи и София сопит от такой небрежности. И уже не смущало, что жена кряхтит, взваливая себе на спину рядна с непросохшим сеном (переносили с Павлиной на суходол), - так, так, понатужься, сбрось с себя жирок!..

Метнулась от него гадюка, изловчился, схватил за хвост и, раскручивая ее в воздухе, поднял вверх. Змея извивалась, но достать до руки не могла. Натешившись испугом Софии, убил противное пресмыкающееся об окосье. Подморгнул побледневшей Павлине.

– Вот так мы с гадами!..

Внутреннее напряжение Степана разрядилось, и он с чувством легкой физической усталости работал уже спокойно, без злости.

Павлина чувствовала себя неловко. Ей казалось, будто семейная ссора в какой-то мере касалась и ее. Чтобы сгладить чувство этой мнимой причастности к супружеской распре, она начала увиваться вокруг Софии, старалась работать сноровистей хозяйки.

– Да отдохните, тетушка София. Я сама...

– Ой, что ты... К слову сказать - в чужом пиру похмелье, - с грубоватой благодарностью бурчала хозяйка.
– Остановишься отдохнуть, так тот басурман... Ой и злой же!.. Все за коммунию свою...

– Дядька Степан справедливые...
– уклонилась от спора девушка. Досадовала сама на себя, так как все откладывала очень важный разговор.

Когда сошлись поесть, сказала, не поднимая глаз:

– Дядь Степан, надо бы завтра как-то отвезти Яринку в Половцы.

– А чего?
– насторожилась София.
– Не видали ее там, что ли?

– Утверждать в комсомол. Это уже нас пятеро будет в Буках.

На какое-то мгновение София онемела.

– Так-то?!
– взорвалась она.
– За мое добро?! Мало ли у меня горя в хате?!