– Ну, это для творческих натур не новость!

– Я и говорю...

До самого вечера художник перерисовывал Яринкин сказочный цветник.

Прощаясь, попытался поцеловать руку молодичке, но та, вспыхнув, выдернула ее. Поцелуй достался Софии - в щеку.

Курилиха долго гордилась этим:

– Вот чертов дед! Ему бы только целоваться!.. Такой уж лакомый до красивых молодиц!..

Поздно вечером приехала из волости Павлина.

Яринка стеснялась рассказать ей о посещении художника. То и дело вздыхала, сгорая от нетерпения. Однако не изменила себе. Засыпая, прошептала:

– Записывай. Меня люди и так считают... ну, комсомолкой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой Иван Иванович с прискорбием

сообщает, что настойчивость высшего начальства обернулась для него

злом

С неделю назад вечерком пожаловал ко мне пресимпатичнейший старик художник Константин Львович Синцов. Давненько я уже просил его посмотреть художественные произведения Яринки Корчук (никак не могу привыкнуть, что она замужняя).

Мне не удалось зазвать его в хату, - он торопился домой, ссылаясь на какие-то неотложные дела.

Встретившись со мной, обнял и расцеловал:

– Ну, Иван Иванович, милейший, спасибо! Благодаря вам открыл я такой феномен!.. И боже ж ты мой - совсем еще девочка!.. Ну и талантище! Это, вполне возможно, вторая Шостак! Спасибо, родной, спасибо!..

– Эта, как вы говорите, девочка очень много пережила. Неудачное замужество, увечье. Безысходность.

– Да, да. Я заметил. Непосредственность ребенка и дух взрослой мудрой женщины.

– Что-то нужно делать.

– Сначала я попробую обратить на нее внимание общественности. Может, удастся устроить ее персональную выставку. Или хотя бы уголок на выставке декоративного и прикладного искусства, что вскоре должны устроить в уезде. А там... ну...

– Учиться ей надо. Художеству.

Константин Львович покачал головой.

– Хотя это вам покажется странным, но я опасаюсь, чтоб ее не испортили. Боюсь, что начнет она свою науку в живописи с жеребчиков и собачек, а закончит казаком с дивчиной где-нибудь в роще или над прудом. Вот только посоветовал бы ей - читать. Поддерживать тот огонь, что живет в ее душе. А все остальное... Ведь вы в течение четырех лет не научили ее рисовать лошадок?..

– Каюсь, Константин Львович, каюсь...

– Ну, извините, милейший, тороплюсь. Еще раз благодарю. Помолодел на двадцать лет. Вот как приобщишься к молодой силе - и самому не терпится вспыхнуть магнием.

Синцов церемонно поклонился, махнув мне шляпой, запахнулся в дождевик и затормошил сонного кучера:

– Ну, милейший, пошел, пошел!

Лошади закивали головами, бричка заскрипела всеми своими старческими ребрами, и только пыль золотистым облачком взвилась над дорогой.

От радости меня дрожь проняла. Ну, слава богу, не ошибся я, не обмануло меня чутье. Может, и удастся вывести яркого человека на широкий путь. Надо, чтобы у людей перед глазами был добрый пример. Читаешь, бывало, благополучные повести про Золушек, про пай-мальчика, который стал королем или богачом, а здесь вот без всякого обмана трудящийся человек становится знаменитым. Без счастливого случая, без доброго волшебника, без богатой тетушки, что, отдав богу душу, завещала состояние благодарному племяннику... "Роботящим умам, роботящим рукам перелоги орать, думать, сiять, не ждать!" Какое пророчество! Сила какая!..

С Евфросинией Петровной своей радостью не поделился. Знаю, каково ей: горько быть умным человеком без всякого таланта. Тогда - зависть, маскирующаяся под нигилизм и скепсис.

Ну что ж, будем ждать добрых вестей.

Дня через два после приезда Синцова получили мы с женой письмо от Нины Витольдовны.

Читали за столом. Жена ревниво следила за каждым словом. Теплая ее рука на моем плече готова была тут же сжаться, как только она услышала бы зашифрованную речь.

"Здравствуйте, моя дорогая подруга и вы, Иван Иванович!
– Пока что все шло гладко, и женина рука была расслаблена.
– Будь здорова и ты, доченька. Надеюсь, что ты не очень докучаешь своей второй маме Евфросинии Петровне...
– Рука жены легонько сжалась - она могла истолковать эту фразу как двусмыслицу.
– Спешу сообщить, что я уже закончила педагогические курсы.

Только полгода прошло, как попала я в непривычную среду, только-только успела подружиться с прекрасными людьми, набраться мудрости на лекциях, где и педагогика, и педология, и украинский, и русский, и немецкий языки, и история философии, и научный коммунизм, и текущая политика, и многое другое, и вот уже - прощайся со всеми и со всем, а главное, воюй за назначение.

Как вам известно, я совсем не придала значения предложению начальства работать в штате уездного наробраза. Я твердо заявила тогда, что намерена вернуться в Буки, где меня знают люди, перед которыми я в неоплатном долгу.

Начальство посоветовало тогда подумать, отпустили меня с некоторой предупредительностью, с милыми улыбками, и я, наивная, успокоилась. А оказывается, это был подвох, и эти "милые" люди преисполнены черной изменой. Сразу же после окончания курсов стало известно, что меня оставляют в уезде. Инспектором народных школ.

Заведующий уездного наробраза принял меня опять-таки с милой улыбкой.

А когда узнал, в чем дело, моментально помрачнел и забарабанил пальцами по столу, будто я стала для него очень неприятной.