София нахмурилась:

– Уж как-нибудь, матушка, замолю.
– Помолчала немного.
– А бог велит со всеми людьми в мире жить...
– И заключила самым убедительным доводом: У Сарры за постой - четвертак, а у иных - так и все тридцать копеек. И овес дешевле!

На это матушка не нашлась что и ответить.

Как ни приглядывалась Яринка, но не заметила над крышами ни одной голубятни. И ни одного голубя не увидела на Голубиной улице.

Широкий заезжий двор был обнесен саженным деревянным забором. Стоял там покосившийся хлевок, зимой служивший конюшней, летом же приезжие закатывали возы под навес и коней кормили с возов. Тот, кто оставался на ночевку, получал топчан с сенником.

Хозяева были дома. Биндюжник Шлёма возился возле своего буланого. Это был здоровенный рыжий и краснолицый мужчина в армяке, несмотря на жару, и в рыжих сапогах домашней выделки. Маленькая, очень хороша собой, белолицая и чернобровая молодая его жена Сарра стояла посреди двора, руки в бока, и громко его ругала:

– Мешигене, о мешигене мужлан! Лентяй, да, лентяй!

На шум подводы она повернула голову, узнала Софию и, не давая ей возможности даже поздороваться, начала жаловаться:

– Вы только подумайте, Сонечка, что натворил этот дурной мужлан! Нахлестался пива в пивоварне так, что потом у пивной добродея Мирошниченко разбил бочку с пивом. Ну, что он там за бочки возил? Да разве это бочки? Двадцать ведер. Он снимал их всегда легонько, как маленьких киндер, и ставил на землю. Вот так - брал их в обнимку, прижимал к своему животу и легонько так ставил. И ставил легонько, да. А сегодня залил свои бесстыжие буркалы, как свинья, так первую же бочку - бряк о мостовую, а обручи хрясь! Ах ты...
– Тут Сарра такое завернула, что у попадьи глаза на лоб полезли, учительница же смущенно хмыкнула, а София покраснела за дочку.

– Сарра!..
– произнесла она с укоризной.

– Дурная баба и есть дурная баба!
– сказал Шлема густым гнусавым голосом, набивая трубку самосадом.
– Мешигене копф, вон на возу кинд слушает твои паскудные слова!

– Ай!
– застеснялась Сарра.
– Я почтительно извиняюсь!.. Но она еще совсем малое дите. Она ничего не понимает... А ты у меня будешь знать на будущее, так-перетак!
– сказала она мужу. И только потом уже обратилась к Софии: - Вы, Сонечка, распрягайте, засыпьте овса да заходите в хату со своими людьми, пусть им бог пошлет доброе здоровье! А ты, мужлан, вынеси Соне гарнец овса. Да налей в желоб воды. Курит, курит, он у меня еще курит!.. Вы только представьте, - сказала Сарра, обращаясь к женщинам, как такого в хате держать! Да терплю, от его табачного духа клопы дохнут.

– Это какой-то антихрист в юбке!
– в страхе округлив глаза, прошептала учительнице попадья.

Софию считали здесь почетной гостьей, поэтому Сарра ввела всех в светлицу, большую квадратную комнату с пузатым комодом, веснушчатым трюмо и такой широкой деревянной кроватью, на которой могли бы почивать не менее трех супружеских пар. Однако вряд ли кто мог заподозрить хозяев в желании воспользоваться этим роскошным ложем. Ибо предназначено было оно исключительно для выставки Сарриного приданого - великолепных перин и десятка подушек с кружевными нашивками, мадаполамовых простыней и тюлевых покрывал.

Пышность всего этого достояния завершал рисованный ковер с русалками и лебедями, над которым висели фотографические портреты хозяев - рыжего, мрачного даже на карточке Шлемы в визитке, при галстуке бабочкой, и целомудренной, как голубка, Сарры в фате. И еще красовались на самом ковре пузатая мандолина без струн и тяжелые, как кистень, карманные часы в серебряной оправе.

На стенке напротив висели еще старинные настенные часы в продолговатом резном футляре, со свинцовыми гирями на воловьих жилах. Как только гости вошли в комнату, часы издали какой-то неприличный звук, а потом уже зазвонили.

Любопытная попадья подошла к боковуше, меньшей комнатке, потрогала пальцем молитвенный косяк на двери и старалась заглянуть за перкалевую занавеску.

– Ша, - сказала Сарра, - там мужчина. Мужчина там. Ай-ай, какой больной человек!

Указательными пальцами обеих рук она поманила женщин и многозначительным шепотом стала объяснять:

– Ай, сколько хлопот! Хлопот сколько! Этот дурной Шлема как-то ездил на станцию, наткнулся там на солдата и привез его мне. А солдат тот как мертвец. Да, как мертвец! Отпустили его домой из Красной Армии, он поехал в Поволжье, а там голод. Голод, да. Вся семья у него вымерла, и он возвращался сюда, но по дороге заболел тифом. Лежал в лазарете, едва оправился. Потом его выписали, а он - как травинка на ветру. Работы нет, денег нет, хаты нет. И ехать тоже некуда. Ходит каждый день на биржу труда, а ночует на станции. И вот сидит он на лавке и думает уже помирать. Да, помирать! Так мой дурной Шлема говорит ему: "Солдат, а солдат, садись на мою фуру, я отвезу тебя к своей Сарре". А тот солдат говорит: "Кому я теперь нужен? Не возьмет меня твоя Сарра". А Шлема говорит ему: "Не беспокойся, солдат, она меня боится!" Вы слышите, что он сказал, этот дурной Шлема?! Ну, привез он больного солдата и говорит мне такое: "Сарра! Ты будешь кормить этого человека и поить его козьим молоком, потому как он больной. А потом он найдет работу и уйдет". А я и возрази ему: "Ты дурной мужлан! На кой прах мне твой солдат! Мало ли солдат на свете?" Как тут озверел Шлема, как взял в руки кнут да как начал меня гонять, хотел было совсем убить, да! Видели бы вы его тогда! "Ты, говорит, хочешь, чтобы снова пришли их превосходительство генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин да Симон Васильевич Петлюра и чтоб ты снова пряталась в бурьяне?! Да, мешигене!" Ну, так я и говорю: "А мне-то что?" И даю солдату супу, и хлеба, и молока козьего, пускай поправляется. Вот уже пять дней, как у меня, но все еще хворый, но даст бог - поправится. А я ему говорю: "Вы, мужчина, пошли бы вы в село да нанялись к кому из хозяев, а там и молоко, и, прости господи, сало, так и перебудете тяжкие времена". А он говорит: "Хозяюшка, так я и сделаю, как вы разумно советуете!" Солидный мужчина, да! Вот наказание мне, ох, вот обуза!..

Хотя и прислушивалась Яринка к тому, что говорила хозяйка, но не слышала ничего - в ушах все еще стоял грохот колес и шум городских улиц. После ослепительного солнца снаружи в доме было темновато и прохладно - в окна заглядывала густая сирень, и то, что Яринка видела в комнате, казалось ей необыкновенно роскошным, "как у господ". Поэтому она и думать забыла о перебранке хозяйки со своим мужем и о ее слишком откровенных выражениях. Черными продолговатыми глазами осматривала Яринка комнату и не замечала, что обои отстали от стен и кое-где свисают лохмотьями, что стены осели, а балки скособочились, что краска на полу местами отскочила и между досок зияют щели в палец шириной.