– Я согласен, - кивнул Гусев. – Только… надо бы людям Елизарова в глаза посмотреть. Мы их, как ни крути, фактически на смерть посылаем.

– Пошли, - сказал Васильев. – Посмотрим.

Офицеры прошли по лесополосе в сторону Петровки, остановившись метров за сто до её окончания – здесь лежали бойцы Елизарова, морально готовясь к предстоящему бою. Елизаров попросил несколько человек подойти к старшим офицерам.

– Бойцы, я командир второго батальона, - сказал Васильев. – Мой позывной – «Печаль». Своего командира вы знаете, - Витя кивнул в сторону Гусева, затем посмотрел на Юру: - Это командир мобильного отряда, снайпера которого будут вам помогать штурмовать опорник. Ничего не бойтесь, идите смело, снайпера уже убили пулемётчиков и миномётчиков, а если кто вылезет, будет сразу уничтожен. Всё это сделано было только для того, чтобы вы спокойно могли дойти до опорника. Мужики, я в вас верю, - Васильев использовал избитые фразы, но ничего другого сказать мобилизованным он не мог, как и не мог дать той поддержки, какая должна была быть по уставным требованиям при штурме ротного опорного пункта.

– А вы сами с нами пойдёте? – один из мобилизованных задал самый простой вопрос, который мгновенно разрушил весь пафос ранее сказанных слов.

– Давайте каждый будет делать своё дело, - предложил Васильев.
– Я буду управлять действиями батальона, - ответил Васильев. – А вы – будете заходить на опорник. В нужный момент боя там и встретимся.

– Каждый своё дело? – спросил немолодой солдат. – Два месяца назад я занимался своим делом – учил детей геометрии. И вы два месяца назад занимались своим делом – защищали Родину. Но вы так отвратительно делали своё дело, что теперь почему-то я делаю ваше дело, а моё дело стоит, дети остались без геометрии, преподавать её некому. Сейчас вы отправляете на смерть меня, гражданского человека, который не знает, с какой стороны держать в руках автомат. Вы уверенны, что с порученным делом я справлюсь лучше вас? Можете не отвечать, это риторический вопрос. Я пойду в бой, ибо по сложившейся традиции «кадровые военные нужны для парадов, а когда приходит время лежать в окопах и стрелять, то это делают купцы, бухгалтера и учителя».

Этот неуклюжий солдат развернулся и пошёл по лесополосе в сторону Петровки.

Васильев, пристыженный, молча смотрел уходящему вослед. Наверное, учитель годился ему в отцы, и Виктору было, что сказать в ответ, ибо он уж точно не принадлежал к той значительной части «кадровых военных», пустую суть которых быстро обнажила начавшаяся война. Он мог бы рассказать, как он, командир взвода, принял роту под Киевом, когда ротный, желая уклониться от участия в смертельных боях, вначале сказался больным, а затем и вовсе написал рапорт на увольнение – «запятисотился» - как это теперь называлось. Или как он под Осиновкой увлёк за собой в атаку свою и соседнюю роты, выбив противника с опорного пункта. Или как в Николаевке он в одиночку держал оборону сбежавшего взвода – отражая атаку танка и взвода пехоты. Да, к моменту, когда он стал командиром батальона, он уже не воспринимал солдата иначе, как расходный материал, но упрекнуть его в этом не мог никто, кто знал, сколько раз смерть раскрывала над Васильевым свои крылья, и сколько раз он профессионально избегал с ней встречи.

– Как он тебя сделал, - сказал Юра, когда офицеры направились обратно к Горскому, вглубь лесополосы, встречать штурмовой взвод первой роты.

– Да он ведь прав, - сказал Витя. – Он во всём прав. Мы входили на Украину опереточной армией, многие командиры которой не были готовы не только к бою, но и не умели нормально провести учения с боевой стрельбой – ибо были отучены принимать самостоятельные решения и нести ответственность. Зато все умели заполнять миллион журналов учета, контроля, наблюдения, проверок. Зато все умели делать фотоотчёты и красиво докладывать на бесконечных совещаниях по ВКС. И как только началась война, тут же все и вскрылись – кто чего стоит.

– Я потому и ушёл когда-то из армии, - сказал Трофимов. – Противно было смотреть на этот цирк, и на клоунов в больших погонах.

– А почему вернулся? – спросил Гусев.

– Да потому что цирк – это немного не та организация, которая должна уметь воевать, - ответил Юра. – Я очень благодарен Павлову, с которым я когда-то вместе служил, за то, что он создал в бригаде нештатный мобильный отряд и поставил меня им командовать. В отряде я имею возможность развивать новые формы и способы ведения войны, которые дойдут до наших командиров очень не скоро. Хотя результаты боевой работы они видят уже сейчас, очевидно даже не понимая, как это работает. Для них это всё – игрушки.

– Это ты сейчас про «Скифа»? – улыбнувшись, уточнил Гусев.

– И про него то же.

– Он тебе скажет, что не успевает за всем следить, - усмехнулся Женя. – Мол, вся бригада на нём и рутина служебная, ещё не хватало обращать внимание на всякие игрушки!

– К Михайлову у меня сложные чувства. Где-то он молодец и красавчик, а где-то я прямо слов не могу подобрать, чтобы обрисовать его поступки, в основе которых лежит его чрезмерное самомнение и небывалое тщеславие. Если ему пообещали звезду Героя за эту Петровку, то он всю бригаду положит с лёгким сердцем в стремлении доказать, что звезды он достоин, как никто другой…

– Помню, как он завернул представление на Героя, написанное Дужниковым на танкиста с танкового батальона, который в бою спалил два вражеских танка и БМП, так Коля прилюдно заявил, что пока ему самому Родина звезду не вручит, в бригаде никто Героем не станет. Весь штаб слышал.

Обсуждая командира, офицеры услышали свист приближающегося снаряда и присели, чтобы переждать осколки и куски земли, разлетающиеся при взрыве. Снаряд упал метрах в ста впереди. Когда же прошли немного вперёд, им навстречу показались бойцы штурмового взвода. Сержант Азаров доложил Гусеву о готовности взвода к работе.

– Это вас там арта накрыла? – спросил комбат, выслушав доклад.

– Ну, рядом легло, - отмахнулся Рамиль. – Царапнуло немного, я пластырем заклеил… до следующей свадьбы уже заживёт.

Командир штурмового взвода улыбнулся. Формально он был ранен, и имел все правовые основания, чтобы не участвовать в предстоящем бою – ему достаточно было объявить себя «трёхсотым» и слегка покривить лицо в мнимых страданиях, но он не делал этого, а шёл вперёд, где его ждал тяжёлый бой.

***