Шрифт:
Старший письмоводитель наклонил голову и с укоризной посмотрел в глаза Грюббе.
— Я не помню, видел ли вообще Уве в ратуше, что на Ильин день, что на следующий. Не то, что его не было, а не помню. Я не обратил на это внимания. Как и на все иные дни. Впрочем, тогда ничего не происходило. Не за что было зацепиться. Жизнь текла своим чередом, и в памяти не осталась, как всякая тихая жизнь, без радостей и тревог. Ты думаешь, герр Кольхаузен вспомнит, ночевал ли у него постоялец в ту прекрасную пору?
— Ты поговори, — посоветовал Грюббе. — Вдруг что случилось. Вдруг Уве Андерссон пришёл наутро какой-то не такой. После таких дел люди заметно меняются. А ведь была ещё жена купца и дети, работник. Его звали Яакко.
— Яакко, — упавшим голосом признал Хайнц.
— А потом старуха Грит. Человек не может не измениться после таких злодейств.
— Я ничего не заметил.
— Ты, может быть, и не заметил, а Гвидо Кольхаузен заметил. Расспроси его. Грязен ли был в те дни Уве Андерссон, не вёл ли себя странно. Как спал по ночам? Не мучило ли его что потом и сейчас? Расспроси его, но с тихим усердием. Уве не должен узнать, а Гвидо не должен с ним поделиться.
— Я всё сделаю. И соседей обойду, может быть, они что скажут.
— Правильно. Надо подозревать в человеке всё самое худшее, тогда не разочаруешься в успехе. А не найдёшь ты самого худшего, тогда обрадуешься, какие хорошие люди тебя окружают.
Карл-Фридер Грюббе растянул губы в радушной улыбке и широко всплеснул руками над столом, будто приглашал гостей к хорошему ужину.
— А он мог? — упавшим голосом спросил Клаус Хайнц.
— Мог. Уве силён и не слишком туп, — улыбка исчезла вмиг, за столом опять сидел пёс закона. — А ты как думаешь?
— Мог.
— Мог, — припечатал юстиц-бургомистр.
— Мы должны установить истину!
ЧТО ТАКОЕ? КТО ТАКОЙ?
Не совсем на день Поминовения, а к концу ноября из Стокгольма пришёл ответ на запрос юстиц-бургомистра.
Полицейская канцелярия извещала, что подданный Его Величества короля Швеции Густава Адольфа бюргер Стокгольма Хильдегард Йёргенсон Тронстейн умер от горловой чахотки 17 марта 1637 года, оставив после себя единственного сына Ингмара Хильдегардсона Тронстейна, мать которого Бригитта Тронстейн, урождённая Бергдоттер, скончалась при родах на Пасху в 1628 году.
Они смотрели друг на друга в тишине бургомистерской комнаты при закрытых дверях.
Карл-Фридер Грюббе протянул руку, а Краус Хайнц вложил в неё письмо, на которое бургомистр юстиции Ниена опустил взгляд, будто тщась выудить из него доселе сокрытые значения, проливающие свет на новую загадку.
— Они ошиблись, — заявил старший письмоводитель. — Когда делали выписки из церковной книги, вкралось случайное искажение или помарка. Возможно, писарь был пьян и оплошал.
Карл-Фридер Грюббе громко засопел, не отрывая глаз от бумаги.
Клаус Хайнц помолчал, но не сдержался, ему сделалось боязно.
— С кем я разговаривал на мызе? Кто этот самозванец, если не ошибка писца? Что за тварь долгие годы живёт в усадьбе королевского казначея с его семьёй?
Не поднимая головы, Грюббе перевёл на него взор, крепко наморщил лоб.
— Это не хорошо, — изрёк он. — И это не плохо. Если они уживались столько лет вместе, значит, фру Стен фон Стенхаузен и сейчас ничего не грозит. Мы не будем предпринимать никаких опрометчивых действий. Мы напишем уточняющий запрос в Стокгольм, а пока никому ни слова. Когда мы узнаем, подлинный ли это Тронстейн, мы сможем разговаривать с ним без боязни раскрытия нашей общей тайны. Мы напишем в столичный магистрат относительно родственников и наследников Хильдегарда Тронстейна. Пусть правая рука не ведает, что творит левая. Нельзя исключить, что произошла ошибка, которую в полицейской канцелярии откажутся признавать и повторят свой ответ, а в магистрате поднимут свои нотариальные записи об имущественных правах и напишут нам что-нибудь новое.
— Если только записи не были поддельными. Хильдегард Тронстейн мог залечь на дно в отдалённой провинции, где его не будут искать. С ведома фру Стен фон Стенхаузен или без него.
— Или это человек, выдающий себя за Хильдегарда Тронстейна, чтобы использовать средства подлинного наследника. Хотя притаиться ради этого в Ингерманландии — не лучший способ распорядиться деньгами, — ухмыльнулся Грюббе.
— Нам ли не знать, Калле, — с горечью промолвил Клаус Хайнц.
— Мы не будем рисковать, что бы там ни сидело в Бъеркенхольм-хоф. Пусть они хоть все вымрут, — постановил бургомистр юстиции.
— Как ты будешь оправдываться перед генерал-губернатором, когда они приедет и спросит с тебя голову злодея? Мы ведь отпустили единственного подозреваемого, осудив его городским судом.
— Не ной, мы все на этом нажились, — помрачнел бургомистр. — Ленсман — вот кто принесёт нам голову. Я знаю, что сказать Игнацу Штумпфу. Если сумеет, то кровь его на нём, а если не сумеет — кровь всех жертв на нём. Мы же выйдем из дела с чистыми руками. Ленсман Штумпф сделает всё для нас ко взаимной пользе.