Особист что-то чёркнул в блокноте, когда я заикнулся про высокие материи. Хвалю себя, ловко удалось ввернуть, что поддержка Шевкунова прямо скатывается в противодействие партии и правительству. В тридцать седьмом подобный публичный донос уже наверняка бы повлёк аресты, сейчас — только неприятную запись в секретной части личного дела, хороший такой ухаб на дороге к получению очередного звания или должности.

Зам комполка что-то мяукнул, утверждая, мол, я связался с вышкой поздно, поставив их перед фактом, что МиГ уже заходит на посадку, но его никто не слушал. Командир части смекнул, что роль козла отпущения мной с честью завалена, срочно нужен другой рогатый.

Им стал зампотех. Тот оправдывался, что докладывал о недостаче датчиков для двигательных установок, получил дюлей за выпуск неисправного самолёта в эксплуатацию, в общем, гроза ушла далеко в сторону и от меня, и от Шевкунова.

Как следовало ожидать, старлей не попал ни под какое персональное дело. Уверен, моё заявление с требованием пустить его в расход даже не отразили в протоколе. С нашим взводом командир полка обещал его не отправлять. Инструктор, конечно, чувствовал себя хреново: как ему наставлять курсантов, если один из них в лицо обозвал трусом, и крыть нечем.

За этими разборками приблизился час отбоя. Начальник училища перед отъездом в Чкалов вызвал меня для беседы наедине — в кабинет командира полка. Открыл пачку престижного «Казбека» и протянул мне папиросу.

— Кури, Юрий.

Такое вот общение генерал-майора с сержантом-курсантом — нечто совершенно невероятное. Немыслимое.

Я взял одну, но зажигать не стал.

— Виноват, Василий Харитонович, не курю. Подарю механику нашего МиГа. Его за датчик давления топлива взгреют по самое не балуй, хоть он не виноват.

— Но он — крайний, — резонно заметил генерал. — Ты сам сегодня понял, как неприятно быть крайним. Выкрутился, конечно. Молодец. А жизнь в коллективе полка осложнил и себе, и парням. Я накрутил тут хвост кому надо, чтоб не кусались. Тем не менее, держи ухо востро.

— Есть держать ухо востро!

— Ещё тебе стоит убраться отсюда. Хотя бы на неделю.

— Так точно. Но допуск к самостоятельным на МиГ-17…

— Считай, уже подписан. Ты же сам по себе прокатился в одиночку на УТИ, — начальник училища усмехнулся. — Пусть взбаламученное болото уляжется. Объявляю тебе благодарность за разумную инициативу и спасение матчасти в сложной воздушной ситуации, в награду — отпуск на неделю. Собирайся, едем в Чкалов.

Я аж подпрыгнул.

— Служу Советскому Союзу! Спасибо вам, товарищ генерал-майор.

— Пойми, сынок, — он снизошёл до объяснений. — Я войну прошёл в штурмовой авиации. Возвращались на аэродром, каждая плоскость в дырках, кулак пролезет. Если бы из-за какого-то дерьмового датчика лётчик бросал самолёт, хрен бы мы до Берлина дошли. Ты всё правильно сделал. Но военно-бюрократическая машина даже правильные поступки может вывернуть по-своему, наизнанку. Помни и будь осторожен. Я тебя в обиду не дам. Но в ноябре уедешь по назначению, там — сам, сам.

— Спасибо за наставление, Василий Харитонович. Разрешите идти собираться?

— Беги, а не иди. Поздно уже. Через десять минут выезд.

Сборы столько не потребовали. Я доложился взводному и вскоре трясся на заднем сиденье генеральского «козла» по пути в областной центр.

5

Наш кубрик ночью, естественно, был заперт. Дежурный по училищу отправил меня на этаж к второкурсникам, там свободного места много, потому что в начале года двадцатку лучших перевели сразу на третий. Гагарина там помнили, но прежнего, проблема в том, что сокурсников не помнил я. Вошёл в ротную спальню после отбоя, под многоголосый храп и сопение десятков организмов, занял свободное место и тут же уснул, не снимая одеяло. Утром как отпускник не понёсся со всеми на зарядку, привёл себя в порядок и попросил в столовке порцию завтрака. Масло не получил ибо не состою на довольствии, а чай, чёрный хлеб и перловая каша всегда в достатке.

Пища богов… если богам больше нечего есть.

В кармане шелестели несколько десятков рублей, наверно, даже больше сотни, на аэродроме тратить негде. Что самое логичное? Шлёпать к Алле, но днём она на занятиях в медучилище, родители на работе, брат в школе, а общение с собакой в отсутствие хозяев — такая себе идея, запросто не признает и вцепится. За неимением лучшего варианта отправился на берег Урала и просто разлёгся на травке позагорать, потому что в солнечной степи приобрел чисто военный загар — морда и верхняя часть шеи выше воротника да кисти рук потемнели, остальное — молочно-белое. Часа в три, когда желудок, привыкший пусть не к изысканной, зато регулярной пище, напомнил о себе, оделся, протёр сапоги и направился через весь город в частный сектор. Центральных улиц старательно избегал, хоть в нагрудном кармане лежит бумага с печатью канцелярии об отпуске, любой патруль вправе предложить мне окончание отпуска в комендатуре за подметанием мостовых. Очень кстати увидел бабульку с какими-то цветами, в них не разбираюсь, отжалел рубль на букетик и явился к цели во всеоружии.

Какой встречи ждал… Не знаю.

Надо всегда надеяться на лучшее и готовиться к худшему. Хоть контакт с Аллой не терял, написал ей полдюжины писем (в Гжатск — только одно) и получил от неё столько же, это ничего не значит. Двадцать один — очень серьёзный возраст для девушки, двадцать два — вообще старая дева. Если крутит роман с кем-то ещё, а низкорослого лётчика держит чисто про запас, то обидно, но вполне объяснимо.

Дома обнаружились Гульнара Тимофеевна и младший брат Женька, вернувшийся из школы. Алла должна была подойти вот-вот, Марат Владимирович к вечеру после работы.