Как шутили курсанты в Чкаловском училище, не глупо ли вверять жизнь куску тряпки над головой? А я вверяю свою жизнь, свою карьеру и, самое главное, надежду изменить очень многое.

С первого же дня прыжков, когда открылся люк в борту самолёта, и далеко внизу показалась земля в серой предрассветной мгле, нам, всей группе из двадцати человек, стало ясно: принцип «тяжело в ученье, легко в бою» здесь не действует. Его заменил другой: «в бой пойдут лишь те немногие, кто выжил в учении».

Нас поднимали в три утра и выбрасывали из самолёта до рассвета, когда не видно ни зги, и понятия не имеешь, что под тобой: поле, вода, лес или торчащие вверх остриями крестьянские вилы. Прыжки с раскрытием парашюта на большой высоте, а мы покидали борт на четырёх тысячах метров, чередовались с затяжными. Родная советская земля лупила по ногам, пытаясь вбить их в задницу, позвоночник предупреждал: ещё один такой раз, и высыплюсь тебе в трусы. Но ещё хуже было падать в воду при её температуре четыре-пять градусов, когда обмундирование тотчас пропитывается насквозь. Понятно, что организаторы учений перестраховывались, реальный космонавт, угодив в воду в скафандре, останется сухим. По идее. Позже узнал, что скафандры первого поколения добросовестно текли, быстро заполняясь водой.

В отряде царила железная дисциплина, никто даже не помышлял сбегать в самовол, купить водки и снять стресс. Вернувшись в расположение, мы использовали единственную возможность: поужинать и скорее спать. Товарища инструктора порой хотелось первым выкинуть из самолёта и без парашюта, но каждый понимал: его садизм исходит не от вредоносности натуры, и не по злобе он шипит на нас «в Москву пешком пойдёте», такова была программа. Насколько я знаю, с переходом на корабли «Восход» и «Союз» столь пыточных прыжковых упражнений для космонавтов не практикуется. Как и с кораблём «Федерация/Орёл», проектируемым едва ли не десятилетиями, чей запуск планировался на две тысячи двадцать первый, сдвинулся минимум на двадцать восьмой с перспективой не успеть даже к этому сроку.

В одной из книг читал, что после напряжённых парашютных экзерсисов будущие космонавты садились в кружок, пели народные песни, что-то там из Утёсова… Не верьте. Три недели в таком темпе выбили всякое желание культурно развлекаться. Инструкторы хмурились, придирались, высказывали массу замечаний после каждого прыжка. У меня лишь одна старая песенка крутилась в памяти: «пешеход, пешеход — замечательный народ». (Я. Халецкий). Потому что, не пройди парашютное испытание, быть нам пешеходами, а не космонавтами. В Энгельсе нас не только учили десантироваться с большой высоты, но и лишний раз испытывали на прочность.

Каково же было удивление, что зачёт получили все, никто не отсеялся! Даже ногу не поломал, тем более ни один не отправился в столицу пешком.

Из Энгельса я писал Алле нейтрально-ободряющие письма, ничего не получал взамен, как и парни, потому что жёны и прочая родня не извещались, на какую в/ч отправлять. Понятия не имея, что творится дома, мы с Нелюдовым поехали туда с вокзала, Первомай разрешено отметить с семьёй, и приём встретили… странный. Конечно, и Алла, и Зина кинулись нам на шею, обнимали-целовали, но над головами топором висела недосказанность.

Квартира, надо сказать, за неполный месяц преобразилась, девочки купили мебель, частью бывшую в употреблении, даже немецкую трофейную, занавесили окна, положили салфетки на столы, половички на пол, стало почти уютно. Гришина супруга сразу призналась, что одолжила у нас с Аллой несколько тысяч, но скоро отдаст, потому что устроилась на работу в Центр подготовки космонавтов, увы, пока всего лишь секретарём-машинисткой. Кроме того, ещё в марте, оказывается, подписан приказ о денежном обеспечении космонавтов, выплаты вот-вот начнутся, и больше бедствовать не придётся.

Последняя новость воодушевила. Нам с марта начислялось денежное довольствие, равное получаемому по последнему месту службы. К нему теперь плюсовались дополнительные денежные выплаты за участие в испытаниях и тренировках от двенадцати до пятнадцати рублей за час. Дальше шёл целый прейскурант: за пребывание в кабинах с регенерацией, за пребывание в условиях невесомости при полетах на самолетах и так далее, то есть, при самых скромных прогнозах, набегал минимум второй оклад, и снова после Севера наша семья получала в клюв больше четырёх тысяч в месяц, наверно — ближе к пяти. Для сравнения, средняя зарплата рабочих и служащих в том году составляла лишь семьсот восемьдесят рублей. Живём! Голодная смерть отодвинулась неопределённо далеко.

Вот только непонятно, ради чего стоило тянуть лишний месяц — и с жильём, и с деньгами, здорово снижая эффективность нашей подготовки в течение марта и апреля, когда столь тяготили безденежье и неустроенность. Мы с Григорием постарались не вспоминать неприятное в предвкушении ужина.

За стол отметить возвращение уселись вчетвером после того, как Алла уложила Ксюху. Гриша с Зиной налили себе по пять капель водки, моя супруга только микроскопический глоток крымского вина, кормящая же мать, я тоже. Выпили. После чего моя рубанула:

— На какое число назначен ваш полёт в космос?

Что-то отрицать или мычать про наземные испытания космической техники уже не имело смысла. Зина, едва выйдя на работу, наверняка узнала главную тайну: срочно готовится пилотируемый полёт, пока американцы не опередили, и мы с Нелюбовым находимся в дюжине наиболее вероятных кандидатов на ракетное самоубийство. Обременённая обязательством никогда и никому вне службы рассказывать об услышанном, сведения совсекретные, та пришла в ужас, осознав, какой опасности подвергается Гриша. Естественно, поделилась бедой с соседкой, попавшей ровно в такое же положение. Уверен, в самое ближайшее время все космические жёны будут в курсе.