— Что он был не такой, как ваши остальные ухажеры?

Кэндис тихо вздыхает, возможно, вспоминая более счастливые времена.

— Да. Он был не из богатой семьи. Так, простой конюх. Добросовестный. Очень хорошо заботился о моей лошади. Спокойный, учтивый парень, он не важничал, как павлин. Красавчик, каких свет не видывал, но он никогда не показывал, что знает цену своей внешности.

Теперь Кэндис смотрит на пустынный ландшафт.

— Мартин у меня был первый мужчина, — тихо произносит она. — В его объятиях я чувствовала себя так, будто… будто прикоснулась к звездам. Будто я сама соткана из звездного света. Обнаружив, что беременна, я сообщил ему об этом, а он спросил не «что ты собираешься делать?», а «чем я могу помочь?». И я ответила: «Женись на мне». А он улыбнулся и сказал: «Для меня это была бы большая честь».

Кэндис умолкает, погружаясь в счастливые воспоминания.

— Сколько лет вам было? — осведомляюсь я.

Она поворачивается ко мне.

— Восемнадцать. Не так уж и мало. Мы зарегистрировали брак у мирового судьи и целый месяц скрывали это от всех. Мартин твердил, что нужно поставить в известность моих родителей, а я упиралась, говорила, что хочу дождаться подходящего момента. Наконец он сказал: «Такой момент никогда не наступит, Кэндис». И оказался прав. Мы сообщили им, и отец взорвался как динамитная шашка. Мартина обвинил в том, что он женился на мне только из-за тех денег, которые завещала бабушка; в права наследования я должна была вступить по достижении двадцати одного года. Я возразила отцу, сказав, что Мартин заключил со мной брак из любви ко мне и ребенку, которого я ношу. Известие о моей беременности сокрушило родителей. Вы бы видели их лица! А потом отец обвинил Мартина в том, что он специально меня обрюхатил, так как узнал, что бабушкино наследство может быть передано только моему ребенку, но не супругу. Отец заявил Мартину, что тот ни цента не получит из тех денег, и из его тоже. Сказал, что он скорее лишит меня наследства, только бы до него не добрались такие типы, как Мартин.

Кэндис опять устремляет взгляд на золотистый горизонт.

— Мне жаль, что с вами это произошло, — роняю я. А что еще могу я сказать в утешение?

— Мама просто сидела и плакала, — продолжает Кэндис далеким голосом. — Мартин был спокоен, сказал, что нам лучше уйти, и мы ушли. Отец кричал нам вслед, что я разрушила его жизнь, погубила их и что меня больше не желают видеть в его доме. Я долго не получала от родителей никаких вестей. Они не объявились даже тогда, когда я потеряла ребенка: на сроке шесть месяцев у меня случился выкидыш.

Кэндис поворачивается ко мне. Ее щеки мокры от слез.

— Это был мальчик. Совсем крохотный. Не знаю, почему он родился раньше срока. Мне хотелось запихнуть его назад. Он был такой малюсенький. Такой красивый.

— Я вам очень сочувствую, — говорю я, совершенно искренне. Я ее хорошо понимаю. Знаю, каково это — держать в руках крохотную жизнь, вызревшую в твоем теле. И знаю, что чувствует женщина, когда в ее руках эта жизнь угасает. Я беру ее ладонь в свою. Из сострадания. Из солидарности.

— Я погрузилась в пучину печали, — возобновляет свой рассказ Кэндис. — Я любила малютку. Мартин думал, что я буду скорбеть меньше, если мы родим другого ребенка. Мы жили в его маленьком домике на территории конюшни, и я наблюдала за своими бывшими друзьями: как они, разодетые, развлекались, смеялись, радовались жизни. Сама я сомневалась, что когда-нибудь опять смогу улыбаться. Казалось, на свете есть только один человек, которому я небезразлична, — Мартин. И я поверила, что другой ребенок заполнит разверзшуюся во мне жуткую пустоту. Когда снова забеременела, была на седьмом небе от счастья. Своего второго мальчика я выносила до конца, но он родился мертвым. Не сделал ни одного вдоха.

Я стискиваю руку Кэндис, напоминая ей, что я рядом, ведь сейчас она заново переживает те страшные, умопомрачительные мгновения, когда осознала, что дитя, которое она с таким трудом произвела на свет, уже отчалило в мир иной. В ее надтреснутом голосе я слышу боль, которая не притупляется со временем, а просто уходит в тень, — беспощадный призрак, всегда маячащий у тебя за плечом. Стоит чуть повернуть голову, и ты упираешься в него взглядом. Эта боль тяжела, холодна и бесцветна, как мрамор.

— Сочувствую вашим утратам. Искренне сочувствую, — говорю я.

— Я рухнула в пропасть, — монотонно продолжает Кэндис, очнувшись от душераздирающих воспоминаний. Такое впечатление, будто она отстраняется от того, о чем рассказывает, будто говорит не о себе. — Мне все стало безразлично. Безразлично, что мы наконец-то стали ежемесячно получать деньги из доверительного фонда, оставленного бабушкой, и смогли переехать в более приличный дом. Мне даже было все равно, что я опять забеременела и родила, да поможет мне Бог, и на этот раз ребенок выжил. Чудесная девочка. А мне было все равно. Мартин часто не ночевал дома, от него пахло чужими духами, а мне до этого не было никакого дела. — Она смотрит на Кэт, спящую неподалеку от нас. Девочка похожа на ангелочка. — Я была ужасной матерью для моего маленького Котенка.

— Вовсе нет. — Я поглаживаю ее по руке.

— Да, ужасной. Она хотела лишь одного — чтобы я ее любила. А мне казалось, что я выхолощена, ничего не способна ей дать, и она ничего не получала.

— Она знает, что вы ее любите. Всегда знала. Я в этом уверена.

— Не может быть. Я же бросила их. Бросила их обоих. Перед самым днем рождения Кэт. Ей исполнялось четыре года. Я… я просто… хотела исчезнуть. Пошла на пляж у Венис-Мидуэй, собиралась войти в океан и просто идти и идти, пока вода не сомкнется надо мной…