Мы ненадолго засыпаем, смотрим в окно на плывущие мимо пейзажи — сельскохозяйственные угодья перемежаются невозделанными пустошами, — едим сэндвичи, что приготовила нам в дорогу Белинда. Наконец к вечеру мы прибываем на вокзал Лос-Анджелеса — огромное сооружение со стеклянной выпуклой крышей, взмывающей ввысь над платформами. Я нахожу для нас маленький отель в квартале от вокзала, чтобы завтра без труда успеть на поезд, рано утром отправляющийся в Тусон. Здания здесь не такие высокие, какие были в Сан-Франциско, и вообще все по-другому: солнце как будто ближе, небо шире.

Сложно сказать, знаком ли Кэт этот уголок Калифорнии. Я уверена, что на этом вокзале она уже была, — когда с Мартином покидала Лос-Анджелес, — но в лице девочки ни намека на то, что это место для нее что-то значит. Только в глазах слабый блеск тревожного ожидания. Во всяком случае, у меня создается именно такое впечатление. На несколько секунд я одержима соблазном попросить разрешения у управляющего гостиницей воспользоваться их телефоном, позвонить в Тусон и предупредить медсестру в лечебнице о нашем скором приезде. Но этот порыв быстро проходит. Пока еще Кэт принадлежит мне, а завтра, когда я передам ее Кэндис, моей она уже не будет.

На следующее утро, сразу же после восхода солнца, мы садимся в поезд, который доставит нас в Аризону. Не знаю, хорошо ли спала Кэт, но я сама за ночь не отдохнула, и потому, едва мы отъезжаем от Лос-Анджелеса и отправляемся навстречу золотистым горам — мед на тосте, — стук колес убаюкивает нас, и мы обе засыпаем. Пробуждаясь, я вижу, что мы уже едем по бесплодной пустоши. Тут и там высятся разлапистые кактусы, похожие на существа из сказочного мира. Мы идем обедать в вагон-ресторан и в начале второго наконец прибываем на вокзал Тусона — деревянное сооружение с далеко выступающими карнизами и окнами, прячущимися в тени ярких маркиз. Еще только конец апреля, а знойно, как летом: температура превышает тридцать градусов. Теперь мне понятно, почему люди, страдающие чахоткой, переселяются в эту часть страны. Жара здесь палящая, иссушающая. Я не специалист по заболеванию, которое подтачивает организм Кэндис, но знаю, что чахотка, прежде чем убить человека, превращает его легкие в жидкое месиво. А здешнее пекло насквозь просушит все что угодно.

Я нанимаю экипаж, который доставляет нас в гостиницу недалеко от вокзала. Это двухэтажное здание с арками и красной черепичной крышей. Снаружи оно покрыто кремово-белой штукатуркой. Внутри чуть прохладнее, чем на улице, но я хочу освежиться — насколько это возможно, — перед тем как отвезти Кэт к ее матери. Хочу, чтобы и Кэт выглядела ухоженной.

Переодеваюсь, душусь туалетной водой. Заново заплетаю волосы Кэт, перевязываю ленты на ее платье.

Затем сажусь и беру ее руки в свои.

— Солнышко, я не знаю, что произойдет сегодня, — говорю я ей. — Не знаю, вернешься ли ты вместе со мной в эту гостиницу вечером. Не знаю, увижу ли тебя еще до того, как меня попросят уехать.

Я внимательно наблюдаю за выражением ее лица.

Она моргает. Дышит. Молчит. Но я чувствую, как ее ручка в моей ладони чуть напрягается.

— Что бы ни случилось, я приеду к тебе. И Белинду с малышкой привезу. Это я тебе обещаю, Кэт. Обещаю.

Ее глаза подергиваются серебристой поволокой.

— И знай: я люблю тебя, как родную дочь. И всегда буду любить. Запомнишь это?

Я жду ответа. Проходит несколько секунд, и она кивает. Один раз.

— Вот и хорошо. А теперь вот что. Ты знаешь, что твоя мама очень больна. Не исключено, что она не сможет принять нас сегодня, или не сможет обнять тебя, или медсестры запретят нам близко подходить к ней, чтобы мы не заразились. Поэтому мы должны быть готовы к любым вариантам событий, когда приедем туда, договорились?

Кэт снова кивает. Хотелось бы знать, о чем она думает. Хотелось бы снова услышать ее голос, хотя бы один раз.

Я опять нанимаю экипаж, и мы едем в лечебницу, которая, насколько мне известно, располагается в двух милях от города. Лас-Паломас, где теперь проживает Кэндис, не единственная здравница в этой местности, сообщает нам извозчик; есть много других. Ныне это процветающий бизнес, добавляет он. Чахоточные со всей страны стекаются сюда в надежде исцелиться в жарком сухом климате Аризоны.

— И те, кто приезжает сюда, действительно выздоравливают? — спрашиваю я. — Жара их излечивает?

— Точно не знаю. Может быть, — отвечает извозчик. — Никогда не слышал, чтобы кто-то покинул лечебницу, потому что полностью исцелился. Полагаю, жара замедляет развитие болезни. Здесь можно жить дольше, но не думаю, что очень много пациентов возвращается домой. Кто-то, наверное, возвращается.

— А как жители города относятся к тому, что сюда приезжает так много больных? — любопытствую я.

— Бизнес — дело хорошее, тем более что лечебницы находятся за пределами города. Вряд ли кто-то станет жаловаться. Главное, чтобы в городе больных не было.

Я вижу, далее извозчик намерен объяснить, почему местные жители против нахождения больных в городе, но причины я и сама знаю, да и не хочу, чтобы он излагал их при Кэт, и потому, не давая ему рта раскрыть, спрашиваю про высокие разлапистые кактусы, которые нам часто встречаются. Извозчик отвечает, что это гигантские цереусы, что они, бывает, в высоту достигают шестидесяти футов и живут до двухсот лет.