Ара смотрит на меня с таким выражением, будто вот-вот заплачет или ее вырвет.

— Что ты такого сделал, чтобы заслужить этот шрам?

Я тяжело вздыхаю. Этот разговор портит атмосферу, так что я коротко заканчиваю объяснение. Пусть она меня и жалеет, но у меня нет ни капли привязанности к миру насилия, в котором я вырос. Он сделал меня сильнее. Он сделал меня лучшим.

— Этот «урок» я получил за то, что избил толпу старшеклассников, когда они назвали Дарио бесполезным придурком. В следующем году я позаботился о том, чтобы трахнуть всех их подружек. — Я снимаю ремень, продолжая смотреть, как она раздевается. Она тоже не отводит взгляд, хоть я и вижу, что ей нелегко слушать мой рассказ. Я добавляю: — Отец публично порицал наше насилие. Он сам был известен своей жестокостью, но хотел, чтобы мы выбрали другую дорогу, более хитрую, чтобы лучше вписаться в манхэттенское общество. Тогда мне было все равно.

Ара задумчиво снимает парик.

— Ужасно, но звучит вполне в твоем духе.

Я усмехаюсь, стягивая брюки. Мой взгляд скользит по ее изгибам, хочется утонуть в ее бронзовой коже. Ее черные волосы обрамляют лицо, почти идеально.

— Думаю, пора сделать эту прелестную задницу своей.

Она подходит ближе, берет в руки мое лицо, и я поражаюсь тому, как ласково она смотрит на меня. Мне становится так же неловко, и в то же время хочется получить от нее еще больше.

— Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, — говорит она, и я опешил. Не успеваю даже сострить в ответ, потому что она приподнимается на носочки и целует меня, обхватив рукой мой член.

36

Странно лежать на груди Луки, прислушиваясь к ровному биению его сердца. Напоминание, что он, в конце концов, всего лишь человек. Я не должна чувствовать себя комфортно рядом с монстром, с которым уж точно не стоило бы спать. Но… все же я здесь.

— Объясни мне одну вещь во всей этой мафиозной истории. Зачем вообще притворяться, что у тебя есть «дневная» работа? — Спрашиваю, рисуя ленивые узоры на его груди. Хотя я изучала действия братьев Армани уже несколько месяцев, я не совсем понимала их. Читала об этом в новостях, смотрела в фильмах, но я-то росла совсем в других реалиях.

Лука усмехается, откидывая волосы с моего лица. Рыжий парик, который я сняла несколько часов назад, валяется где-то на полу.

— Я люблю деньги, Арабелла. Мне нравится, что люди боятся и знают, что со мной лучше не связываться. А если все же связываются, я сам их ставлю на место, а не поручаю кому-то другому.

— Иными словами, насилие. — Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него сверху вниз. — Ты бы смог причинить боль своей семье?

Темное выражение проносится по его лицу.

— Осторожнее с такими вопросами, Ара.

Похоже, несмотря на какое-то полутайное перемирие между нами, открываться по-настоящему Лука не собирался. Хотя прошлой ночью я, кажется, мельком увидела того мальчишку, каким он когда-то был. Это странно успокаивало: моя уязвимость в какой-то степени совпадала с его уязвимостью. Но теперь его сердце снова за стальными дверями.

Я вспоминаю, как он обращается с братом. Как будто Дарио — язва на теле семьи, и все же в юности он готов был защищать его из-за какого-то дурацкого прозвища. Судя по моим данным, Дарио был единственным, кто у него остался. Отец умер от сердечного приступа, когда Луке было двадцать два, а мать — от рака, когда ему было всего восемь, через три года после рождения Дарио. Отец так и не женился снова.

Знать об этом и заставить Луку рассказать — две большие разницы. Вряд ли Лука когда-то об этом кому-то говорил. Странно осознавать, что даже тем, у кого куча денег, не избежать болезней и утрат. В конце концов, все мы всего лишь люди.

Интересно, оплакивал ли его отец их мать, в отличие от моего? И какой она была? Неприятное чувство тяжести возникает в животе. Судьба наших семей, переплетенная так токсично, привела к смерти моей матери. Ненавидела бы она меня за то, что я здесь, с Лукой? Поняла бы мои мотивы?

Даже я уже не уверена, что мои действия оправданы.

Живот предательски урчит, и я чувствую, как щеки начинают пылать.

— Когда ты в последний раз ела? Если не считать мусорные «Твинки», которыми ты питаешься, — Лука тоже приподнимается на локте, всматриваясь в меня.

— Эй! Вообще-то они питательные. Но я, так и быть, великодушно пойду навстречу. Я откажусь от них, когда ты снова начнешь есть морепродукты.

Он скривился, и я, запрокинув голову, смеюсь, пока не замечаю, как Лука наблюдает за мной со всей серьезностью, как будто ему предстоит сразиться с целой армией.

— В чем дело? — Спрашиваю я.

Он выглядит неуверенно. Впервые вижу такое выражение на его лице.

— Я только что понял, что никогда не слышал, как ты смеешься по-настоящему. Тебе стоит делать это почаще.

Между нами повисает странное напряжение. Слишком близко, слишком интимно. Как будто я открываю что-то в себе, хотя все, что Лука должен был увидеть, — это маска, которую я так тщательно выстраивала годами.

— Тебе бы тоже не помешало, — парирую я.

Он улыбается медленной высокомерной улыбкой, и я благодарна ему за то, что она разгоняет беспокойство в моей груди.