Построение офицеров штаба армии было назначено на десять часов утра. У Рощина оставался свободный целый час. Послонявшись по суетливым номерам гостиницы, служащими одновременно и кабинетами, и жилыми комнатами, майор вдруг вспомнил о разведдивизионе. Ему захотелось сейчас увидеть своих разведчиков.

Сбежав вниз, он сел в один из дежуривших у подъезда «виллисов».

— На Казачью, в медицинские казармы! — бросил он шоферу.

Город был оживлен по-праздничному. На улицы вышли все жители: труженики, мелкие служащие, чиновники, отставные титулованные мужи с семьями, бывшие шпионы, глашатаи «истины», переоблачившиеся полицейские и просто темные дельцы. Все со свидетельством лояльности — красными бантиками.

Людской поток направлялся к Привокзальной площади и прилегающим к ней улицам взглянуть на победителей двух закованных в бетон и броню армий: германского фюрера и японского императора.

Дивизион разместился в казармах военно-медицинской школы. Когда Рощин подъехал к широко раскрытым решетчатым воротам, разведчики были выстроены на плацу квадратом. В середине, за столом, накрытом красной скатертью, стояли командир дивизиона и заместитель по политической части. Оба были назначены недавно, и Рощин их не знал. Поняв, что на плацу проходит митинг, майор оставил машину у ворот и решил дождаться конца. Появление «виллиса» с армейским знаком встревожит командира и отвлечет бойцов. Выступал, очевидно, заместитель по политической части. Он говорил бойко, крикливо, но сухо, по-книжному.

— Там, за океаном, в это самое время японские представители подписывают акт о безоговорочной капитуляции! Разбитая наголову на морях и на суше империалистическая Япония признала себя побежденной! Это означает конец второй мировой войны! Прогрессивное человечество никогда не забудет, что без Советского Союза, без Советской Армии эта историческая победа была бы невозможна! — оратор передохнул и выкрикнул с особым воодушевлением: — Да здравствует Коммунистическая партия! Да здравствует Советская Армия, победившая черные силы фашизма и агрессии! Ура, товарищи!

Бойцы дружно кричали ура. «То же, да не так говорил Федор Ильич», — подумал майор.

К столу вышел Федорчук. Рощин даже привстал на сиденье и вытянул шею.

— Четыре года горе ходило по нашей земле! — глухо заговорил он. — Четыре года лилась кровь, раздавались стоны и плач! Четыре года там, — ткнул он пальцем на Север, — люды не разгыналы спыны, не досыпалы ночей, недоидалы. Четыре года оци рукы держалы винтовку! И четыре года наш народ верил, что на ступыть день, когда советский солдат придет в Берлин, придет сюда, чтобы спросыть: во имя чего? За яки провины стильки мук, слез и крови?..

«Молодец Денисович!» И взволнованно думал Рощин, напряженно слушая Федорчука. Обычно спокойный даже в трудные минуты голос старшины сейчас гремел.

Да, четыре года добродушный простой Денисович должен был заниматься ненавистным ему делом — войной. Она разорила его родину, испепелила дом, развеяла семью. И только горе заставило его прийти на эту чужеземную территорию, чтобы спросить: за что? За что сотни тысяч русских могил покрыли Дальний Восток и Сибирь? За что полита русской кровью пограничная полоса от Даурии до Владивостока?..

После митинга разведчики окружили машину Рощина плотным кольцом.

— Забюрократылысь, товарищ майор! — довольно гудел Федорчук, ревниво осматривая Рощина. — Побелели, поправылысь! Кто это вас так разутюжив? От майора товарища Бурлова и от старшины Варова ничего нема?

— Письмо получил, Денисович. Федор Ильич идет на поправку, а Петр знаешь где? У Сони Давыдовой!

— Поженились? — спросил Федорчук.

— Вроде в доме отдыха, — ответил Рощин. — Огурцову Бурлов хвалит: «она, пишет, меня и выходила».

— О-о, молодец! Что значит из нашего дивизиона!

Через толпу пробился майор. Рощин представился ему.

— Командир дивизиона, — взаимно ответил он. — Вот вы какой! А то все: «майор Рощин!», «майор Рощин!»

Командир дивизиона с какой-то предвзятостью смотрел на него. «Что он меня изучает?» — не понравилось Рощину.

— Что же дальше, Денисович? — спросил Рощин, когда отошел командир дивизиона. — На сверхсрочную или домой?

— Сказалы б сейчас: иды, Кондрат, пешком! Не зайшов бы и в казарму за вещевым мешком! Здается, выйду в поле и… мых! — Федорчук не договорил и рубанул воздух кулаком. — Тут все уже ясно, обойдется без меня. А там… Камня на камне не осталось, земля в ямах та в рытвинах…

— Товарищ майор, — вмешался в разговор Земцов. — Мы промеж себя… Коммунисты решили, значит, просить, — заметив удивленный взгляд Рощина, он смутился и пояснил: — Перевели на днях в члены…

— Поздравляю, Онуфриевич!

— Так мы промеж себя говорили, — оживился Земцов. — Нельзя ли просить командование, чтобы орден товарища лейтенанта Сергеевой получить и хранить в дивизионе при знамени или еще где? У нее никого не осталось из родственников. Да хотя кто и есть, дивизион имеет большее право на него.