Тренер постукивает ручкой по столу.

— Сегодня вечером мы собираемся попробовать тебя на второй линии.

— Вторая линия? — Я смотрю на Картера, его глаза холодные и отстраненные. — Но я… я всегда играю с тобой и Эмметом. На первой линии.

— Мы думаем, что так будет лучше, — просто говорит Картер.

Раздражение сжимает мои легкие.

— Мы или ты?

— Ты играл не лучшим образом. — Чушь собачья.

— Мы стараемся избегать любого напряжения, которое может повлиять на остальных членов команды и игру, — объясняет тренер.

— Мы пересмотрим следующую игру, Андерсен.

Меня переполняет гнев. Я коротко киваю ему, прежде чем направиться к двери.

— Да, капитан.

Я играю как гребаное дерьмо. Я игрок первой линии не просто так, и я заслужил свое место в стартовом составе своей команды. Мы с Картером и Эмметом играем вместе уже много лет. Мы синхронно играем на льду, плавно, как будто слышим мысли друг друга. Я слишком быстр для второй строчки. Думаю наперед. Мы не играем так, как я играю с Картером и Эмметом, и к тому времени, как звучит сигнал в конце третьего периода, даже несмотря на то, что мы выиграли, у меня минус три очка, это моя худшая игра в сезоне.

— Трудная игра, — говорит Картер, проезжая мимо на коньках и снимая шлем. — Возможно, придется задержать тебя на некоторое время.

* * *

Уже больше десяти вечера, когда я забираюсь в свою машину и закрываю лицо руками, когда разгорается жар, согревающий замкнутое пространство.

Это просто чертов хаос, настолько, что само слово «хаос» не передает всего масштаба бедствия. Я не знаю, кто больше разозлится из-за того, что Картер столкнул меня с линии, я или Дженни. Или Оливия. Для миниатюрной беременной женщины она может быть чертовски страшной, почти такой же страшной, как Кара. И Дженни.

Черт возьми, меня окружает так много страшных, могущественных женщин.

Когда я синхронизирую свой телефон с машиной, появляется текстовое сообщение от моего отца с просьбой позвонить. Месяц назад это было бы необычно. Я думаю, мой отец вроде как преуспел, несмотря на нашу дистанцию, когда я уехал из Новой Шотландии. Возможно, он отчасти избавился от чувства вины, которое носил в себе, потому что меня не было рядом как постоянного напоминания о его ошибках. Но физическая дистанция увеличивала эмоциональную дистанцию, и мне повезло получить сообщение о хорошей игре.

Конечно, прошло всего три недели, но он изменился с тех пор, как у него чуть не случился рецидив. Я вижу, какие усилия он прилагает не только ко мне, но и к самому себе. В последнее время он излучает счастье. Возможно, в каком-то смысле потеря работы была для него лучшим выходом.

— Привет, Гэр, — радостно приветствует он, хотя на восточном побережье уже больше двух часов ночи. — Сегодня тяжелая игра, приятель. Я так понимаю, Беккет все еще не в восторге от того, что ты встречаешься с его сестрой?

— Ты угадал. — Я провожу рукой по своим влажным волосам, прежде чем стянуть шапку с головы. — В чем дело? Разве тебе не пора спать?

— Возможно. Думаю, я немного взволнован.

— Насчет чего?

— Я слышал, что у вас есть отличная программа поддержки. По-видимому, одна из лучших в стране.

— О, да?

— И у них есть большой сталелитейный завод на берегу реки Фрейзер, они ищут крановщика.

Мое сердцебиение учащается.

— Что ты говоришь?

Наступает момент колебания, но когда мой отец заговаривает дальше, все, что я слышу, — это энтузиазм, блаженство.

— Я говорю, что у меня есть работа, Гаррет. Я начинаю в конце апреля.

— Вы… Вы, ребята, переезжаете в Ванкувер?

— Да, Гаррет. Мы переезжаем в Ванкувер.

* * *

Когда я переступаю порог, в моей квартире тепло, тускло освещенной пламенем над плитой.

Дженни делает это. Она убавляет температуру на пару градусов перед тем, как лечь спать, если знает, что я приду поздно, чтобы полы были теплыми для моих ног, когда я вернусь с холода и сброшу обувь. Таким образом, я буду милым и теплым, когда заберусь в постель и обниму ее своим телом.

Свет над плитой — это тоже она. Она не хочет, чтобы я возвращался домой в темноте, и это напоминает мне о моей маме, о том, как она начала оставлять включенным тот же свет, когда я начал выползать из постели посреди ночи за чашкой воды, продолжала оставлять его включенным в те подростковые годы, когда я, спотыкаясь, возвращался домой после комендантского часа.

На кухонном столе лежит записка, написанная розовой ручкой на стикере для щенков, сообщающая мне, что в микроволновке готов ужин, и я доедаю его быстрее, чем когда-либо ел, отчаянно желая быть со своим человеком.