– Поверьте, здесь нет ничего обидного. Просто я очень люблю Ильфа и Петрова.

– A-а… – Видно было, что Илья ни черта не понял. – Ну ладно. Спасибо. Встали.

Это прозвучало как команда. Парни вскочили и по одному очень быстро вышли из кабинета. Когда Сергей буквально через пятнадцать секунд тоже вышел на улицу, «шестерки» у двери издательства уже не было.

– Каков итог? – спросил его из-за спины Эдик.

– Вроде хорошо поговорили, – ответил Сергей. – Дружелюбно.

– Отвязались?

– Не уверен. Впрочем, теперь исход событий будет зависеть не от нас.

– А от кого?

Сергей промолчал. Он не хотел посвящать Эдика в подробности беседы с Банкиром и рассказывать об Аль Берте, полагая, что так будет безопаснее для сотрудников издательства. Пусть уж все замыкается на него одного.

Он с тоской окинул взглядом затянутое низкими тучами небо, откуда сыпалась мелкая снежная крупа. По дну души ползали мрачные предчувствия. Сергей не знал, как оценить только что состоявшийся разговор. Что это было: успех, поражение, безнадежная отсрочка какого-то грозного приговора? Не разберешь…

Понятно было лишь одно: Илья с его людьми (опасные мальчики, которых Сергей увидел сегодня впервые в жизни) приглашали людей Аль Берта (опасных взрослых, которых он вообще никогда в глаза не видел) в мотель «Северный» вовсе не для того, чтобы распить несколько бутылок молока. Они приглашали их на «стрелку».

||||||||||

«Острее всего на свете я ненавижу киллеров и террористов, – звучит из динамиков «Хитачи» голос Сергея. – Я не хочу понимать их мотивы. Я не хочу вникать в особенности «профессии» киллеров и религиозные, идеологические или националистические побуждения террористов. Все эти особенности и побуждения для меня – за пределами разума. Эти существа нарушают основной закон – Нельзя Убивать Людей.

Я думаю, что профессиональные или идеологические убийцы – поразительно убогие люди. Они, конечно же, необразованны. (Кто-то, по-моему, Бродский, сказал, что человек, прочитавший Диккенса, никогда не станет убивать, и это верно, если, конечно, учесть, что Диккенс в данном случае – имя собирательное.) Они страшно бедны эмоциями. У них отсутствует воображение. Культура, чувства и фантазия – это важнейшие слагаемые интеллекта. Таким образом, у убийц интеллекта нет.

Они не способны вообразить, что значит для цивилизации потеря даже одного представителя рода человеческого.

Они не в состоянии оценить, что это такое – уничтожение совершенного разумного существа, на создание и формирование которого природа потратила миллионы лет, цивилизация – тысячи, род – сотни, общество – десятилетия, а семья – долгие годы.

Они не понимают, что такое мука смерти, ибо только разум способен постичь безвременность любой кончины и перед смертью издать такой мощный безмолвный вопль тоски по уходящей жизни, что содрогается вся Вселенная и разрываются связи между молекулами далеких миров, – но убийцы ни разумом, ни вселенским слухом не обладают.

Они не владеют даже той малой толикой воображения, которой достаточно, чтобы представить на месте убиваемого – себя. Или собственную мать. Отца. Жену. Сына. Дочь. Любимую женщину. Девушку. А если заставить их вообразить это, они безмерно удивятся: меня-то за что? Их-то за что?

А тех людей, которых убивают киллеры и террористы, – ЗА ЧТО?

На этот счет есть беспощадный анекдот. Двое русских балбесов идут по улице и видят еврея. «Слушай, давай набьем ему морду», – говорит один. «Давай, – соглашается второй. – Погоди, а если он нам набьет?» – «Нам?! – удивляется первый. – А нам-то за что?»

В природе НЕТ НИЧЕГО, что могло бы оправдать убийство человека. Нет и не может быть во Вселенной таких весов, на одной чаше которых – человеческая жизнь, а на другой – ЧТО-ТО.

Рэй Брэдбери дал когда-то поразительный совет родителям: «Что бы вы ни делали, не умирайте. Ваши дети никогда вам этого не простят».

Если уж снять вето с модификации сознания, то лишь с одной целью: следовало бы направленно воздействовать на сознание убийцы, чтобы на месте жертвы он видел собственную мать или дитя.

Нас учили в школе: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее нужно так…»

Но нам забыли внушить мысль Власа Дорошевича: «Жизнь – это сад, насаждаемый цветами, чтобы в старости было где гулять воспоминаниям».

Как можно уничтожить сад?

Я не знаю, чему учат в нынешних школах. Вряд ли – высказыванию Ральфа Эмерсона: «Жизнь – это вечность в миниатюре».

Как можно убить вечность?

И уж конечно не учат словам Модильяни, тем более что их вообще мало кто знает: «Человек – это мир, который стоит любых миров».