Английский писатель Джордж Борроу писал: «Существуют ночь и день, братец, и то и другое приятные вещи; солнце, луна и звезды, братец, все это приятные вещи; и ветер над вереском тоже. Жизнь очень приятна, братец, кому хочется умирать?»

Американский журналист Сидни Харрис говорил: «Когда я слышу, как кто-то вздыхает: “Жизнь тяжела”, – меня всегда тянет спросить: “В сравнении с чем?”»

А Сэмюэл Батлер задавал вопрос: «Стоит ли жизнь того, чтобы жить?» И сам же себе отвечал: «Это вопрос для зародыша, а не для человека».

Я же говорю: жизнь человеческая есть высшая и неотменяемая ценность цивилизации. Племя людское не достигнет счастья, пока не начнет исповедовать этот закон – поголовно и повсеместно. Полная и окончательная победа, не дай бог, коммунизма не приведет к счастью. Но и окончательная победа капитализма тоже не приведет к счастью, хотя, скорее, приблизит его.

В сущности, человечества пока еще нет на нашей планете. Цивилизация есть, а человечества нет. Цивилизация станет человечеством лишь тогда, когда единичная человеческая жизнь будет признана высшей и неоспоримой ценностью. Когда дети будут входить в сознательный возраст с этой мыслью, а старики – с нею же умирать.

Юрий Олеша в своей замечательной книге «Ни дня без строчки» восхищается Монтенем. «Он мудрец, Монтень, – пишет Олеша. – Странно читать эти тонкие рассуждения в книге, написанной в шестнадцатом веке! Впрочем, я поддаюсь здесь обманчивому впечатлению, что качество человеческого ума улучшается в прямой зависимости от увеличения календарного счета. Во-первых, этот счет увеличивается не так уж быстро – неполных пятьсот лет от Монтеня, так ли уж это много? – а во-вторых, еще в Греции и Риме были произнесены слова, умнее которых как раз в продвигающемся вдаль календаре времен, может быть, и не было сказано. Очевидно, развивается только ум, касающийся овладения материальным миром, техника, наука. Ум, касающийся овладения самим собой, не изменяется».

Это абсолютно верно. Но, идя по этому пути, мы тем более не ответим на вопрос: почему сумма гуманизма, постоянно накапливаемая человечеством, не предотвратила еще ни одного убийства? Почему классическая литература, кладезь человечности, вечно проигрывает спор со злом?

«Классическая литература всегда проигрывает, – говорил в своей лекции на литературном семинаре в Кембридже английский писатель Джордж Стайнер. – Иногда она даже способствует убийствам».

Я спросил Стайнера – пытался ли он когда-либо приблизиться к ответу на вопрос: почему? Почему гуманитарный опыт, гуманитарные науки, искусство, современная и классическая литература, прежде всего классическая литература, не спасают человечество от убийств?

«Я всю жизнь думаю над этим вопросом, – ответил Стайнер, – возвращаюсь к нему снова и снова. Мне кажется, дело в том, что классическая литература уводит человеческое воображение от реальности. Человек, который целыми днями будет размышлять о судьбе Корделии, может сойти с ума, но реальности так и не постигнет».

Я, разумеется, внутренне вскипел, но внешне ничем это не выразил. «Уводит!» Словно бы мы со Стайнером ходили в одну и ту же школу. Растениям советской культивации десятилетиями долбили, что буржуазная культура «уводит от жизни», а в результате – ни культуры, ни жизни.

Ответ Стайнера – типичная реакция ученого гуманитария, который не может допустить, будто в духовной сфере существует нечто, ему неизвестное или недоступное.

«Классическая литература уводит воображение от реальности».

Готов предложить еще пять столь же глубоких и мудрых формул, претендующих на звание Универсального Ответа. А вот больше пяти не могу – комбинаторика не позволяет.

Классическая литература уводит реальность от воображения.

Воображение уводит классическую литературу от реальности.

Воображение уводит реальность от классической литературы.

Реальность уводит классическую литературу от воображения.

Реальность уводит воображение от классической литературы.

Последняя формула, может быть, наиболее справедливая.

«А как же Бродский?» – спросил я Стайнера и напомнил про высказывание о Диккенсе, присовокупив, что вместо Диккенса можно поставить любого другого великого писателя, например Достоевского.

«Это все ерунда! – воскликнул Стайнер (между прочим, сам он действительно тонкий и умный писатель). – Полная ерунда! Безответственная ерунда! Геббельс очень поощрял издание Достоевского в Германии, блестяще знал его работы. А что толку?»

Я не знаю – что толку…

Может быть, ответ на вопрос «ПОЧЕМУ?» отчасти сокрыт в мировых религиях – самой древней и темной области гуманитарных представлений.

Ислам – наиболее жестокая религия. Достаточно какому-нибудь безграмотному, страдающему циститом и потому злобному улему объявить фатву со смертным приговором, и десятки, сотни тысяч людей будут готовы бездумно осуществить казнь, не вникая, что сотворил человек – или целый народ, – против которого направлен страшный указ. Так был приговорен к смерти Салман Рушди, вся вина которого в том, что он написал великолепную книгу. Так могут приговорить и меня, Сергея Андреенко, человека бесконечно далекого от ислама, если эти слова дойдут до очередного злобствующего аятоллы и ему не понравится, что я тут наговорил, хотя большей части моих высказываний он просто не поймет.