Почему ты на меня так смотришь?

Никакой нужды не было об этом рассказывать, ты сама меня просила описать любовную сцену.

Тебе такая не по вкусу?

Я и сам вижу, что нет.

Некоторое время я был почти счастлив, ибо думал, что сам Mystere бросил меня в объятия учителя, который заменит мне Вобана. Джимми был неподражаем. Его успехи в инженерном деле позволили ему два года назад вступить в спор с самим маркизом об осаде Ниццы, не больше и не меньше. Критикуя в своем письме Вобана, он даже заявлял, что, сидя в тылу, нетрудно разглагольствовать и поносить тех, кто в это самое время сражается на передовой. А мне именно это и было необходимо: получить опыт осад, настоящих сражений, настоящей жизни, – может быть, тогда мне откроется Слово.

Поначалу все шло гладко, хотя ничего особенного не происходило. Джимми и его войску надо было восстановить силы после Альмансы, и я это понимал. Потом наступила зима, и кампания, естественно, приостановилась: испокон веков в это время года военные действия замирают.

Джимми был одним из самых выдающихся людей своей эпохи. Всегда хороший тон, во всем хороший вкус. В его личности сочетались несовместимые черты: отвага и тонкость чувств, безмерный эгоизм и способность понимать и прощать. Он был одной из редких звезд на темном небосклоне нашего XVIII столетия и вписал в историю этого истерзанного века, который причинил миру столько страданий, как страницы славы, так и забавные и пустые анекдоты. Однако к весне 1708 года я провел рядом с ним уже почти целый год, но еще ни разу даже не понюхал пороху. Имейте в виду, что в нашей войне такое большое сражение, как битва при Альмансе, было скорее исключением из правил. На каждое открытое столкновение приходилось десять осад более или менее крупных крепостей, а я, как выяснилось, пропускал их все одну за другой. По большому счету мне было безразлично, что делать: защищать ли крепость или брать ее штурмом. Просто, если бы я наконец смог по-настоящему участвовать в осаде selon les regles [50] , а не на бумаге, может быть, мне бы удалось найти Слово, то Слово, которое было ядром знания, и подтвердить свой пятый Знак. Я стал настаивать.

– О, не беспокойся об этом, – сказал мне Бервик. – Твоя служба при мне гораздо важнее: ты скрашиваешь мне ратные будни.

Этот ответ убил наше единение, разрубил все связи, которые могли привязать меня к нему как к человеку и, в первую очередь, как к военному деятелю. Я глубоко ошибся: учитель должен быть щедрым, а Джимми был самым эгоистичным маршалом планеты. Он просто использовал всех без разбору, будь то солдаты, инженеры или любовники.

Бервик попытался удержать меня, но я от него ускользнул. От власть имущих лучше держаться подальше, ибо они подобны большим деревьям: если тянутся ввысь, то закрывают от нас солнце, а если падают, то придавливают нас своей тяжестью. И вдобавок я не мог сказать Джимми в лицо, что нас разделяет огромная пропасть – Mystere. Маршалу Франции нельзя в лицо сказать «нет», а потому я предпочел увернуться.

По весне франко-испанское войско разделилось на две части. Одной из них командовал Джимми, а другой – герцог Орлеанский. Я попросил, чтобы меня приписали к подразделению последнего. Среди аристократов зависть считалась добродетелью, а потому нетрудно себе представить удовлетворение герцога, когда я предложил ему свои услуги. Имя Вобана творило чудеса, и мою просьбу немедленно исполнили. Не стану также отрицать, что соперничество между двумя военачальниками тому способствовало: утащив из-под носа у Бервика такую игрушку, герцог Орлеанский мог вдосталь над ним издеваться и насмехаться.

В последний день перед моим отъездом я получил приказ явиться в палатку Джимми. Мое «дезертирство» в лагерь его соперника по командованию армией Бурбонов, вне всякого сомнения, было для него оскорбительным. Я об этом прекрасно знал и поэтому шагал туда неохотно.

Бервик ожидал меня, сидя за столом, и что-то писал. Палатка была прямоугольная, очень длинная. Стол Джимми стоял в самой глубине, точно тайник, где прячется паук. Увидев меня, он велел всем своим адъютантам выйти. Когда они скрылись, Бервик воткнул перо в чернильницу, словно кинжал, и сказал:

– Ты даже не попрощался.

На сей раз я мог сослаться на иерархические рамки и, вытянувшись по стойке смирно, ответил спокойным и нейтральным тоном, глядя прямо перед собой:

– Маршал не отдавал мне приказа проститься с ним.

– Оставь эту глупую игру! – рявкнул он. – Мы сейчас наедине. И не стой столбом! – Он протянул мне какую-то бумагу. – Читай. Ты будешь мне всю жизнь благодарен. – И тут он добавил таким тоном, словно делал мне великое одолжение: – Ты поедешь со мной. Все уже решено.

Он назначал меня королевским инженером, вернее, ходатайствовал о моем назначении перед самим Монстром в письме, которое подписал собственноручно.

Так ведут себя власть имущие: они распоряжаются людьми и ни о чем больше не думают. Мои мысли, мои желания, мои интересы и потребности абсолютно ничего не значили. Однако я был воспитанником Базоша, а это создавало между нами стену, которую не мог обойти даже герцог Бервик. Я перебил его:

– Ты не можешь сделать меня инженером.

С минуту Джимми колебался, решая, как бороться с моим сопротивлением, угрозами или лаской, но он был слишком умен, чтобы воспользоваться любым из этих способов.

– Тебя сделает инженером король Франции, – произнес он, чтобы не вступать в открытый спор.

– Даже ему не дано это право. – Я закатал рукав и показал свои пять Знаков. – Король может издавать декреты о чем угодно, но не о моих татуировках. И тебе это известно не хуже, чем мне.

– Ты хочешь со мной поссориться. Объясни мне, в чем дело.

Я молчал, хотя мне очень хотелось упрекнуть его в том, что он не преподал мне никаких уроков и не стал моим учителем ни в какой области, если не считать плотских утех. Я мог бы объяснить Бервику, что его отчаяние вызвано только оскорбленным самолюбием. Таков был Джимми: по его мнению, он имел право на любовь окружающих, но сам мог никого не любить. Нет, я ничего ему не сказал. Зачем? И, по большому счету, хорошо сделал: моя немота задела его гораздо сильнее, чем любое обвинение. Он почувствовал перед собой не меня, а некую силу, которая воплощалась во мне. Джимми сначала задумался, как ее преодолеть, но благодаря своему природному уму понял, что его власти здесь недостаточно. Он три раза глубоко вздохнул, а потом рявкнул: