Шрифт:
– Да ладно! – хлопнул его по плечу Ковров. – Чего ты? Демьяныча-то нету. Садись, – приказал он Галине.
– У меня спектакль через час, – напомнила Галя.
– Управимся, – посмотрев на часы, уверенно ответил Анатолий.
– А куда мы поедем? – не в силах противиться его воле, спросила Галина.
– В загс, – коротко ответил Ковров, усаживаясь за руль.
– Я же в гриме! – ужаснулась Галина и тут же вскрикнула: – Стойте! В какой загс?
Но автомобиль уже мчался по улице.
– В какой загс? – кричала Галина.
– На Гнездниковском. Он самый близкий, – резко свернув в переулок, пояснил Ковров.
Женщина-делопроизводитель подняла голову от бумаг, увидела Галину в театральном костюме и гриме и в недоумении спросила:
– Это что значит?
Потом перевела взор и увидела Коврова.
– Вы к нам? – все, что смогла сказать она, вставая со стула и стаскивая нарукавники.
– К вам, – подтвердил Ковров.
– А зачем? – испугалась работница загса.
– Жениться, – терпеливо пояснил Ковров.
– Вы? – поразилась женщина.
– Я, – рассмеялся Ковров.
– Товарищ, у нас времени мало, – вмешался Костецкий. – Нам еще невесту в театр везти.
– В какой? – все больше теряла ощущение реальности делопроизводитель.
– Товарищ, какая разница! – вскипел Костецкий. – Начинай процедуру, товарищ!
Женщина собрала остатки воли и сказала:
– Нужны свидетели.
– Я свидетель, – успокоил ее Костецкий.
– А со стороны невесты? – чуть не плача, указала на Галину делопроизводитель.
– Сейчас будет, – пообещал Костецкий и выбежал из комнаты.
– Я не понимаю, зачем все это? – наконец заговорила Галя.
– А по-моему, все понятно, – уверенно и даже грубовато ответил Ковров, – я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.
– Но мы только вчера познакомились! – напомнила ему Галина. – Вы ничего обо мне не знаете! Ничегошеньки!
– Я все про тебя знаю! Все! Все, что мне надо знать! – негромко и очень нежно сказал летчик.
– Что вы знаете про меня? – чуть не застонала Галя.
– Что я тебя очень люблю!
– Но нельзя же за один день… дня не прошло! За несколько часов принимать такие серьезные решения! – пыталась сопротивляться Галина.
– Можно, – посуровел Ковров, – если любишь – то можно! Необходимо! И потом я истребитель! Все решения обязан принимать мгновенно… иначе погибну…
– Ну, как свидетель? – закричал, вваливаясь в комнату, Костецкий.
Он притащил с собою женщину-мороженщицу в белом переднике, с белыми нарукавниками и тележкой на велосипедных колесах, которую она не бросила на улице, а приволокла с собою.
– Первый класс! – поднял большой палец Ковров.
– Начинайте, товарищ! – распорядился Костецкий. – А то мороженое тает!
По Москве мчался чудо-автомобиль, обгоняя глупые, набитые горожанами автобусы, важные правительственные автомашины, смешные тупорылые грузовики «АМО», которые, подобно муравьям, везли груз, в три раза превышающий их по размерам, многочисленных в то время извозчиков и, конечно, замечательные деревянные трамвайчики с мальчишками на «колбасе» [21] .
21
«Колбасой» на старых трамвайных вагонах называли шланг воздушной магистрали пневматического тормоза. Сзади вагона свободный конец закреплялся и, изогнутый полукругом, был похож на кольцо колбасы.
За рулем теперь сидел Костецкий, а Галина с Анатолием сзади, как и полагается молодым. Летчики поглощали сладкие трофеи, зажатые между двумя вафельными кружками, Галина смотрела на своего теперь мужа, пытаясь понять, что же с ней произошло за эти два дня, и не могла насмотреться.
– Братцы! – вдруг закричал Костецкий. – Вы посмотрите какое чудо! – и он резко нажал на тормоза.
Галина, едва не вылетевшая из автомобиля, ошеломленно смотрела на мороженое, которое протягивал ей Костецкий. На одном вафельном кружке было выдавлено «Толя», а на другом «Галя».
– Вот так! – многозначительно сказал Костецкий. – Вот и не верь после этого приметам.
Он переключил скорость, нажал на газ, и машина рванула вперед.
– И что будет дальше? – спросила Галина.
– У тебя спектакль, – напомнил Ковров.
– А после спектакля? – прокричала Галя.
– Жизнь! – закричал и засмеялся в ответ Ковров. – Долгая, счастливая жизнь!
Костецкий крутанул руль вправо, машина, визжа покрышками, влетела в переулок, Галину, согласно законам аэродинамики, бросило на Анатолия, и дальше, до самого театра, он не раскрывал объятий.