Шрифт:
Похоже, я попала в точку.
– Уйти? – заорал Ли Эббот. Планшет с голомонитором, на котором смазанной картинкой застыло лицо Хавьера – последнее, что возникло перед моим внутренним взором перед тем, как меня снова ударили током, – затрещал в крепкой хватке экзоперчатки. Пальцы свободной руки отчима впились в стекло с такой силой, будто он мечтал вскрыть мне череп. – Улететь? Так ты знаешь о корабле Диаза? Знаешь и продолжаешь упираться, подкидывая мне воспоминания о кувырканиях с выродком Себастиана Кесселя? Шиссовым мертвым выродком. Мертвым, да! – Он рассмеялся. – О, об этом я не дам тебе забыть. Буду повторять раз за разом – мертвым, мертвым, мертвым…
Я стиснула зубы, чтобы не выдать волнения, всколыхнувшегося внутри от слов отчима.
«Корабль Диаза».
Что, шисс подери, Ли Эббот имел в виду?
«Умыкнули из-под носа у литиан кое-что, представлявшее колоссальную ценность», – всплыли в памяти слова Хавьера.
Я никогда не думала об этом всерьез, но истерика отчима заставила меня по-новому взглянуть на них. Могло ли оказаться, что речь шла о корабле?
Настоящем космическом корабле!
– Вспомнила? – ядовито поинтересовался Ли Эббот.
Я только усмехнулась – тем более что ни о каком корабле я понятия не имела. Абсолютно. Вообще.
Отец никогда не делился своими планами о покорении космоса, а мать, если она и знала, запрещала даже упоминать имя Андреса Диаза после того, как мы переехали в Центр. И Кессель… Хави… за все то время, что мы провели вместе, он лишь раз поднял эту тему, но так и не раскрыл всей правды о планах наших отцов.
А значит, пусть Ли Эббот брызжет слюной, орет и тычет в меня иглами с литианской дрянью. Ему ничего не достанется.
Ни-чего.
– С какого перепуга ты решил, что я собираюсь тебе помогать?
Безумный блеск в водянистых глазах отчима, раздувшиеся от бешенства ноздри и красные пятна на бледных щеках вызывали лишь смех. Он был одержим. Одержим моим отцом, его борьбой, его кораблем, если он и вправду не был плодом больной фантазии литианского капитана полиции, всем. Не потому ли после зачистки в семнадцатом мы с матерью оказались именно у Ли Эббота, десять лет безнаказанно упивавшегося властью над феммой ненавистного Андреса Диаза? Неужели…
Неужели не мать выбрала капитана литианской полиции, стремясь к богатой обеспеченной жизни, а он выбрал нас?..
Губы отчима растянулись в жутковатой улыбке.
– Посмотрим.
Отделив от переплетения трубок капсулы ту, что была связана с катетером в моем предплечье, он поднес ее к моему лицу, подсоединил шприц и демонстративно медленно вдавил поршень. А потом с нескрываемым удовлетворением смотрел, как я борюсь с желанием моргнуть.
Нет. Нет.
Только не это.
Только не снова.
Сердце отчаянно забилось в груди, разгоняемое все нарастающим ужасом и паникой. Глаза защипало.
Держаться, надо держаться.
Нет, нет, нет!
Жжение становилось все сильнее, все нестерпимее. Виски и основание черепа, где к голой коже примыкали контакты мозгового бура, вспыхнули болью. Я чувствовала собиравшиеся в уголках глаз горячие капли, и все тяжелее было заставлять себя не закрывать веки, не поддаваться действию дряни, расщеплявшей сознание на миллионы разрозненных кусочков. Шейд стойко сопротивлялся, но…
Мы были слишком ослаблены. Слишком истощены, чтобы на равных бороться с литианской фармой.
Я упустила момент, когда жжение сменилось лихорадочным жаром. Начавшись от глаз, он растекся по организму, ломая тело и путая сознание. Мир завибрировал, искажаясь, будто я смотрела сквозь пелену раскаленного пара.
Нет.
Нет…
Перекошенное злобой лицо Ли Эббота деформировалось, становясь длиннее и уже. Рот опустился на подбородок, нос поплыл вниз, белесые глаза выкатились из орбит. Оцепенев от жуткого зрелища, я наблюдала, как массивная фигура отчима в экзокостюме оплывает, заваливаясь на меня, словно пластиковая скульптура на переплавке, – а вслед за ним и весь остальной мир.
Будто с поверхности слезает краска, обнажая скрытую за ней пустоту…
Вниз, вниз, вниз…
– Солана Диаз, – звал тихий голос из темноты. – Солана…
– Диаз.
Я закричала от боли в обожженных глазах, оглушенных ушах и содранном горле, но крик потерялся в хаосе звуков, запахов и ярких пятен. Тысячи, миллионы кусочков моей жизни прокручивались одновременно, разорвав то, что было мной – Соланой Диаз, – на крохотные частицы некогда цельного «я».
И единственным, что удерживало от того, чтобы распасться окончательно, были два слова.