— Что, даже ни разу в сердцах по попе не шлёпнули? — всё любопытнее и любопытнее.

— Может, и шлёпали. Не помню. Я послушным и покладистым ребёнком была.

— И росла как нежный ухоженный цветок в теплице. Под защитой любящих родителей, — суду всё ясно.

Даже без её рассказов по ней самой видно, что росла счастливым и любимым чадом.

— У тебя тоже нормальная, хорошая семья… что?! — Света замечает мою гадкую ухмылку.

— В принципе, да. Обожаю брата, вот сестричка появилась, с отцом отличные отношения. Отец любит жену и нас. Всё хорошо, кроме одного — свою мачеху ненавижу люто… — на секунду смолкаю, утишая всколыхнувшуюся в груди тёмную волну. — Вот такая, мля, диспозиция. У нас тоже дружная семья, все всех любят за одним исключением: я мачеху ненавижу, а она меня боится.

— Но это мачеха, — Света находит существенное возражение. — Лично тебе не повезло, и всё. А чего ты так на неё взъелся? В чём она виновата? В том, что замуж за твоего отца вышла?

Недолго раздумываю, но аргументы нахожу быстро:

— Сказку о Золушке ведь знаешь? Тоже злая мачеха и всё такое. Заставляла работать с утра до ночи, но заметь: ни в текстовом варианте, ни в киношном — нигде не было упоминаний, что мачеха била падчерицу смертным боем. В этом разница. Специально в эту тему не углублялся, но мне почему-то чудится, что женщины к падчерицам относятся всё-таки мягче, чем к пасынкам.

Немного подумав, начинаю развивать тему в другом направлении:

— Согласен, мачеха — частный вроде бы случай. Но характерный. Ты просто не понимаешь, какой он, мужской мир. Ладно, лупила меня эта тварь, — опять не удерживаюсь от крепкого слова, — чем попало. Но ведь сколько раз мне в детстве приходилось драться. Тебя когда-нибудь на улице били? Вот ты вышла во двор погулять, а тебе — хренак кулаком в морду и пинка под рёбра?

— Чего? Совсем обалдел?

— Моя вражда с мачехой — частность, конечно, но, вообще-то, мальчики перманентно в режиме войны находятся. С самого детства. Ты думаешь, почему я так лихо драться умею? А вот ты — ни разу.

— Ну вот ещё…

— Ни на какие мысли не наводит? Кто умеет драться и воевать? Тот, кому всё время приходится это делать. И не только кулаками. Почему ты не умеешь? А потому, что тебе этого не надо. Потому, что ты изначально защищена со всех сторон. И после этого ты нагло утверждаешь, что тебе живётся труднее, чем мне.

Света замолкает, смотрит долгим взглядом. Какая необычная ситуация! Женщина уступает в споре? Не, так не бывает, позже скажет своё веское и непререкаемое слово.

— Вот мне шесть лет, я выхожу во двор и точно знаю: статистически в одном случае из трёх буду жестоко бит. И что делать? Вступать на тропу войны, что ещё! Постепенно научился бить в ответ. Отрочество было весёлым, есть что вспомнить. Синяки и ссадины уже шли фоном. Научился организовывать массовые драки. Дворовая компания, потом школьная. В одном побоище мы, второклассники, с четвероклассниками сцепились. Мы им наваляли, но одному моему однокласснику руку сломали. У тебя такое часто бывало?

Ответом молчание и выражение лица — ты что, с ума сошёл?

— То есть ни тебе, ни твоим подругам ни разу не ставили синяков на пол-лица, не ломали кости, не пускали кровь? — молчание, на которое подпускаю едкую издёвку: — А что так? Ведь у вас такая тяжёлая жизнь, такая тяжёлая!

Легонько бьёт меня кулачком в грудь, будто боится больно сделать. Кое-что вспоминаю:

— Ну-ка подожди…

Приподнимаюсь, поддёргиваю штанину, Света глядит с недоумением.

— Ага, не сошёл ещё, — смотрю на небольшой шрам, выгнув наружу ногу. — След от ножа. От удара в корпус сумел уклониться.

Кладу ногу на место. Но после того, как девушка осторожно касается пальчиком.

— В твоё прекрасное тело ножи не втыкали, нет? — любопытствую не без ехидства. — С целью убить?

Всё. Лишил девушку дара речи. Окончательно.

— Ой, а почему? Ведь у вас, девочек, такая невыносимая жизнь, полная смертельных опасностей, — едкость моего тона достигает степени змеиной ядовитости.

Лицо Светы становится жалобным, безмолвно девушка просит: «Ну хватит!»

Постепенно выплеск тёмной волны, сделавший мою речь настолько ядовитой, спадает. Размышляю. Есть время перед отбоем.

— Останешься у меня? — спрашиваю мимоходом, девушка кивает.

— Тебя что, мачеха избивала?

Кто бы сомневался, что девчонке понадобятся подробности. Но она тут же идёт на попятный:

— Хотя не надо, не рассказывай. Как-то всё это чересчур ужасно, — Света водит ноготками по моей груди, провоцируя тёплую волну блаженства.

— Пожалуй, всё-таки надо выложить, потому что заметил очень интересную вещь — мне становится легче.

Носить в себе ненависть, как оказалось, тяжело. Избавиться от неё общепринятым брутальным способом «око за око» нельзя. Не избивать же мачеху палкой до потери сознания!

— Собственно, позже я ей всё-таки отомстил, — размышляю вслух. — По здравому размышлению, она дала мне очень полезный урок. Любое нападение извне можно остановить только силовым путём, применением ответного насилия…

Хм-м, это своего рода особый язык общения. Открытый конфликт очень быстро выявляет кто есть кто. И если ты терпила, то терпи дальше, терпи до последнего, пока тебя окончательно в асфальт не втопчут. Если же ты — боец, то велкам, встраивайся в уважаемую иерархию настоящих людей.