— Есть я, моё тело, моё сознание и рассудок — моя личная суверенная территория. Нападение на мою территорию, откровенное насилие можно остановить только силовым, физическим или моральным противоборством…

Светлана внимательно слушает, я продолжаю. Тон мой философски спокойный, и она расслабляется. Хмыкаю, это она зря.

— Это очень полезный и главный урок, который получил от мачехи. Она обожала меня бить. Возможно, безответность жертвы — главная причина развития садистских наклонностей агрессора, — ещё одна серьёзная мысль, надо попробовать её позже углубить. — Самый первый мой эксперимент был весьма познавателен. Любимая процедура в исполнении мачехи — нахлёстывание ремешком по вытянутым вперёд рукам. С нарастающей силой. Главная цель — добиться рыданий, так сказать, явного вида страданий.

Света ахает, прижимает руку к губам, в глазах плещется ужас. Слушай, девочка моя, слушай, а то, мля, жизнь твоя беззаботная кажется тебе тяжкой. Слушай быль о реальной жути.

— Эксперимент состоял в том, что я твёрдо решил не поддаваться и не плакать. Мне удалось. Морщился, шипел, но ни одной слезинки мачеха так не увидела. Зато мне стало кристально ясно — сама она не остановится. Я убрал руки, когда понял, что ещё пара ударов — и кожа лопнет…

— Ой, хватит! — Света вскрикивает и зажимает руками уши.

Усмехаюсь. Глажу успокаивающе по коленке:

— Да всё, всё… самое страшное кончилось. И тогда же всё кончилось, когда я руки убрал. — Светино любопытство, которому способствует моё спокойствие, побеждает. — Не вот прям сразу, но пытка прекратилась. Она, конечно, завизжала, потребовала снова выставить руки, но я ей кукиш показал. А когда замахнулась ремнём уже куда попало, я напал на неё и сильно укусил.

Смеюсь. О победах всегда приятно вспоминать.

— С того дня эта шаблонная пытка больше не применялась. К тому же позже, когда родителей не было дома, я нашёл этот ремешок и разрезал его на мелкие кусочки. Не удержался от соблазна оставить обрезки на виду. Мачеха мгновенно всё поняла. Она даже отцу пожаловаться не могла, потому что несколько дней заставляла меня носить рубашки с длинным рукавом. И стоило мне только при отце надеть футболку, как уже ей от него прилетело бы. Пусть даже только морально.

— Больше она тебя не била? — осторожно, очень осторожно вопрошает Света.

— Какое-то время. Но ремнём уже никогда. Мне, шестилетнему…

— Тебе тогда шесть лет было?! — опять в прекрасных глазах плещется непонимание и смятение.

— Пять-шесть, как-то так. Я не помню, когда это началось. Точно знаю, когда закончилось. Только тогда, когда я сам это прекратил. Путём активного противоборства. Через месяц примерно мачеха снова впала в раж и сильно избила меня шваброй. Боялся, что ребро сломала, но нет, вроде обошлось ушибом. А вот трещина в верхней челюсти точно была. Толком есть не мог больше недели. Сотрясение мозга тоже было, голова несколько дней болела непрерывно…

— Ви-и-и-тя, — жалобно тянет Света.

— Ты спросишь — за что? Это тоже забавный момент, — безжалостно продолжаю, девочка должна знать о подобных кошмарах, иначе никогда не поймёт, насколько сама она счастлива с самого детства. — Когда Кир что-нибудь вытворял, мачеха наказывала меня. Дескать, ты виноват, не досмотрел. Киру вообще никогда ни за что не прилетало. Наказание было моей привилегией. В тот день Кир вазу разбил. Добро была бы дорогая, китайский фарфор там, ещё что-то такое. Нет, обычный ширпотреб за три рубля в базарный день. В магазинах такие рядами стоят.

Тут я гадко усмехаюсь.

— С того дня мачеха угодила в мои руки полностью. Отец чуть не убил её за это. Хорошо, успела спрятаться и прикрыться Киром. А я пригрозил, что стоит мне только сделать один звонок в полицию, и её реально за решётку упрячут. Как минимум условно дадут. Ребёнка ведь до полусмерти избила. Подручными средствами. Да ей все соседи вслед бы плевали! Ославил бы на весь город.

Что-то я увлёкся, Света совсем скуксилась.

— Но я не об этом. Мачеха научила меня противодействовать насилию со стороны. После того избиения Кира на неделю отправили к бабушке. Он не мог рядом со мной находиться. Как увидит моё опухшее и синее лицо, впадает в истерику. Когда Кир вернулся от бабули, а жизнь — в свою колею, я перестал впускать родителей в нашу комнату. А мачеху в квартиру. Она раньше отца приходила на час-полтора. Я закрывал замок изнутри, блокировал его и не впускал её до тех пор, пока домой не возвращался отец. Он тоже попал в число пострадавших. Так-то придёт домой — ужин готов, а тут приходится ждать…

Света находит способ прервать повествовательную жуть, занимается приготовлением чая. Но за чаем продолжаю:

— Да не бойся ты! — успокаиваю подружку. — Дальше всё спокойно было. Папахен уговорил меня в итоге открывать дверь мачехе, но я запирался от неё в комнате и не выходил, пока он не появлялся в квартире. Впоследствии мне приходилось родителей воспитывать, но это была уже борьба, так сказать, на дальних подступах.

С удовольствием втягиваю чайный запах и перехожу к выводам:

— Итог мачехиных уроков такой: внешнюю агрессию можно остановить только встречным насилием. И ничего в этом плохого нет. В качестве агрессора может оказаться даже друг, и своим противодействием ты показываешь ему, что он заходит за красную линию. Вот как Лёня сегодня. Я могу впустить приятеля или друга на свою территорию. Но только на моих условиях и на время. Не понимает? Или делает вид, что не понимает? Приходится усиливать давление вплоть до угроз физической расправы.

— А если бы он был сильнее тебя?