— Под дождь попал? — спрашиваю я.

Матвей только что зашел в квартиру. От него веет прохладой с улицы, на волосах мерцает влага.

— А… да.

Он ослабляет узел темно-серого в серебристую полоску галстука и делает ко мне неуверенные шаги. Робко обнимает со спины и целует в висок. Тоже робко.

— Я тебя люблю, — произносит Матвей.

Горе помимо прочего притупило способность от всего сердца наслаждаться близостью с любимым мужчиной. Терапия подсказала мне, что это нормально — ничего не чувствовать к мужу на данном этапе переживания утраты. Отсутствие былых ярких эмоций вовсе не означает, что любовь прошла. Просто ей — любви — тоже причинили колоссальный вред. Она забилась в темный угол и ждет, когда ее раны немного затянутся. Она нуждается в восстановлении точно так же, как и любая другая часть расколовшейся души.

— Я тебя люблю, — отвечаю я.

Семейный психотерапевт настоятельно рекомендовал нам с мужем не замыкаться надолго каждому в своей боли, разговаривать… МНОГО, ДОЛГО, ОТКРОВЕННО, ЧЕРЕЗ НЕХОЧУ, иногда через силу прикасаться друг к другу и произносить нежные слова. Для того, чтобы не забывать, что мы любим друг друга, и что эта чудовищная трагедия, несмотря на неизбывные разрушительные последствия, не разобщит нас, не разломит наш брак. Это равносильно физиотерапии, благодаря которой люди учатся заново держать в руке ложку, ходить и бегать, выполнять упражнения, чтобы привести истощенное тело в тонус. Так и с любовью. Ее нужно тренировать, поддерживать в ней энергию, иначе зачахнет. Через множество «но».

Терапия не учит меня заново любить мужа. Она помогает не забывать про важность возвращения любви в охладевший, темный и пустой дом. В мое сердце.

Хотя после смерти нашей Ксюни так относительно спокойно было не всегда. Глубокую привязанность и теплоту к Матвею помрачили другие чувства. Ими — хаотичными, выжигающими каленым железом эмоциями — кишело все и везде. Несколько месяцев назад мы не говорили друг другу: «Я тебя люблю». Еще недавно мы кричали: «Я тебя ненавижу!». За то, что боль одного отличалась от боли другого. За то, что первый не проявлял тех эмоций, которые необходимы были второму. И не смели друг друга тронуть, потому что это отзывалось сумасшедшей физической болью, словно каждый сантиметр тела был покрыт черными, кровоточащими ожогами. Но то была не искренняя ненависть, а страх, печаль, тоска. Все вместе они сливались в картину неприязни и отторжения.

Мы не спали вместе, не смотрели друг на друга. Перестали быть мужем и женой, превратившись в блуждающие и дышащие напоминания о том, что не сумели сберечь самое ценное. Как ни странно, именно чувство вины вновь объединило нас, и мы прочно за него ухватились. Просто альтернатив не оставалось, а разваливать брак никто не хотел.

Шаг за шагом ползли к пониманию, что лучше сгинем, чем разлучимся...

***

Наши дни

В квартире я не задерживаюсь. Даже думать лень, чего намеревался добиться Матвей, устраивая романтический ужин, на который, ко всему прочему, не явился.

Раскладываю кое-какие пожитки по чемоданам, заполняю пустоту багажника и поднимаюсь обратно. Захожу в комнату Ксюши, беру запылившегося розового дракона, парочку фотоальбомов, и ухожу. Возвращаюсь в больницу, игнорируя вопросительные взоры персонала. Пересуды неизбежны. Плевать.

Приготовив спальное место, накидываю поверх блузки белый халат и отправляюсь на внеплановый обход.

Юля начинает отходить от наркоза в третьем часу ночи. Рядом кружат медсестры, а прямо за ними маячим мы с Марго. Врач дает нам указания для наблюдения за состоянием малышки. Все протекает более чем хорошо. К утру к Юле возвращается внятная речь, она реагирует на наши с Марго голоса и дает односложные ответы. Иногда рассуждает о том, что видела, пока спала. О мире с облаками из сахарной ваты, о голубой шоколадной глазури вместо неба, об апельсиновом мармеладе, заменяющем солнце, и ферме из безе, на которой жили зефирные лошадки, марципановые коровы и желейные козочки. В том мире она была карамельной девочкой и ухаживала за сладкими животными. Понимаю. После такого и я бы не захотел возвращаться в блеклую реальность. Детской фантазии нет предела!

Ксюшка тоже…

Ну вот зачем ты… Зачем, Метелин, ты упорно продолжаешь их сравнивать?!

Ксюша была уникальным ребенком. Юля, совершенно на нее непохожая, тоже единственная в своем роде. Все, что их объединяет, моя отцовская любовь. Безграничная, трепетная, подлинная. Ради Ксюши я готов был свернуть горы, как готов их свернуть сейчас ради Юли. То, что младшая дочь рождена не Варей, не умаляет ее значимость в моей жизни. И даже то, что она приходится племянницей человеку, которого я никогда не смогу простить, понять. Настолько сильно я хотел не переставать испытывать такую безусловную любовь. Дарить ее и получать.

Это — не предательство памяти нашей дочери, как, полагаю, теперь думает жена, и в чем безоговорочно удостоверится, когда узнает, кто Юлина мама. А это случится. Пора раскрыть глаза.

Я не смею просить Марго бросать устаканившуюся после длительного отсутствия в родном городе жизнь ради того, чтобы сохранить от ушей и глаз Вари правду о том, какая я скотина. Случай в кондитерской — исключение. До того дня мы старались не выбирать для встреч с Юлей улицы и места, где вероятность столкновения с Варей зашкаливала. И, если быть откровенным до конца, я не хочу, чтобы они уезжали. Она уезжала. Чем ближе Юля, тем спокойнее я. Однако продолжать утаивать от жены всю правду станет сложнее. Если она начнет искать информацию…

— Вот, — как только Юля засыпает, и мы покидаем палату, Марго ныряет рукой в сумку, достает ключи от съемной квартиры и вручает мне. — Ее вещи хранятся в шкафу, разрисованном фломастерами. Сразу поймешь. Собери несколько маек с трусишками, футболки, штаны… — Марго потирает уставшие глаза, перечисляя дальше. — Не знаю, насколько мы здесь задержимся. Вроде бы Юля хорошо отходит от наркоза, да?

Взять одежду, гигиенические принадлежности и одноглазого белого зайца. Запомнил.

— Тебе что-нибудь нужно?