Квинтилиан принимает, как и Цицерон, традиционное, идущее от перипатетиков, пятичастное деление риторики: inventio, dispo-sitio, elocutio, memoria, pronuntiatio (нахождение, расположение, изложение, память, произнесение).

В трактовке первой из этих частей (т. е. искусства нахождения средств убеждения в каждом отдельном случае) Квинтилиан, вслед за Цицероном («Об ораторе», II, 24, 99–101), предписывает в первую очередь изучать факты, ибо, по его мнению, лучшие доводы те, что проистекают из самой сущности дела, и говорить следует только о тех вещах, которые знаешь (II, 21, 15). И он, в согласии с традицией, перечисляет основные категории теории статусов: Всякое спорное дело определяется с помощью вопросов: ап sit? quid sit? quale sit? — имел ли место поступок? в чем он состоит? каков он? «Ведь сперва должен быть на лицо предмет спора, потому что, поистине, невозможно оценивать, что он такое и каков он, прежде чем не будет установлено, есть ли он; вот первый вопрос.

Но даже, когда очевидно, что поступок имел место, еще не сразу ясно, что он такое есть. Когда определен этот второй пункт, остается оценить его качество» (III, 6, 80–81). Это и есть статусы установления (conjecturalis), определения (definitivus), качества (qualitatis) (ср. «Об ораторе», III, 19, 70; «Оратор», 14,45). Как пример Квинтилиан анализирует защиту Цицероном Милона: 1) Убил ли Милон Клодия? — Да, факт признан. 2) Милон — убийца Клодия? — Нет, это не убийство, но самозащита. 3) Что это: добро или зло? — Добро, ибо Клодий плохой гражданин и его убийство полезно для государства (III, 5, 10; III, 6, 13; VII, 1, 35).

В определении «мест» аргументов (источники логических доказательств — sedes argumentorum) Квинтилиан опирается на Цицерона (V, 10, 32–39; ср. «Об ораторе», И, 162–173) [108] . Он также рекомендует начинать и кончать речь более сильными аргументами (V, 12, 14; «Об ораторе», II, 76–78). В теории словесного выражения (elocutio) он отмечает четыре главных достоинства: правильность, ясность, уместность, украшения (VIII, 2, 22–24; ср. «Об ораторе», I, 114), соглашаясь с Цицероном в том, что красота и выразительность речи — не самоцель: «истинная красота никогда не отделяется от пользы» (VIII, 3, 11).

По Квинтилиану, умение пользоваться пятью частями риторики, что, собственно, и составляет искусство речи, обусловливается тремя обстоятельствами: природным дарованием (natura, ingenium), теоретическим обучением (ars, doctrina), упражнением (exercitatio), подражанием (imitatio) (III, 5, 1–2; V, 10,121; VII, 10, 14 и др.).

Он настоятельно рекомендует оратору руководствоваться природой, здравым смыслом и опытом (VI, 2, 25). «Никакие правила, никакие руководства ничего не стоят без помощи природы», — говорит он, понимая под природными дарованиями здравый ум, хороший голос, здоровье и выносливость, приятную наружность, «так же как и одни эти дарования без опытного наставника, без настойчивого учения, без непрерывной практики в письме, чтении и устной речи сами по себе никакой пользы не принесут» (I, вв. 26–27).

Таким образом, высказывая веру в человеческий ум и силу образования, Квинтилиан утверждает, что совершенный оратор должен обладать и природной одаренностью и выучкой; при этом первое важнее, но совершенство достигается больше выучкой, чем дается от природы. Вопрос о соотношении природной одаренности и мастерства (ingenium — ars), весьма традиционный для античных авторов, Квинтилиан формулирует достаточно четко и в то же время образно. Будучи убежден, что совершенным оратором невозможно стать без того и без другого, он рассуждает так: «Если совсем отделить одно от другого, то природа даже без помощи науки способна на многое, наука же без природы — ни на что. Если же они сочетаются в равной мере, то при среднем качестве я сочту более важной природную одаренность, тогда как совершенное красноречие, пожалуй, напротив, обязано больше выучке, чем природе; так бесплодной почве не поможет и самый лучший пахарь, а плодородная земля даже без всякой обработки родит что-то доброе; но если почва хороша, возделыватель произведет на ней больше, чем одно ее плодородие. Попытайся Пракситель высечь что-либо из булыжного камня, я предпочел бы этому кусок паросского мрамора без всякой обработки; но если бы этот же художник обработал мрамор, мы ценили бы творение его рук, а не сам мрамор. Вообще, природа — это материал для искусства: одно придает форму, другое ее получает. Искусство без материала ничто, материал даже без искусства имеет ценность; зато совершенное искусство прекрасней наилучшего материала» (nihil ars sine materia, materiae etiam sine arte pretium est, ars summa materia optima melior — II, 19, 2–3).

He только теоретическое образование необходимо идеальному оратору: ему необходима ораторская практика, где приобретается опыт. Не сами по себе правила, но лишь сочетание науки, знания и упражнения (disciplina, studium, exercitatio) придает оратору способность свободно объясняться (XII, 9, 20–21). Квинтилиан даже считает более полезным «опыт без науки, чем науку без опыта» (usus sine doctrina quam citra usum doctrina valeat — XII, 6, 4). Однако идеал может быть достигнут только тогда, «когда между собой согласуются теоретические предписания и опыт» (cum inter se congruunt praecepta et experimenta — XII, 6,7).

И он вновь ссылается на Цицерона, который успешно соединял свою практическую деятельность с усердными занятиями наукой; а в другом месте рассказывает о том, как известный декламатор Порций Латрон потерпел неудачу, когда случилось ему выступить на форуме вне привычных стен риторской школы (X, 5, 14) [109] .

Совершенствованию оратора в равной мере помогает и подражание. Люди очень рано получили от природы дар речи, который довели до совершенства наблюдением, размышлением и упражнением, говорит Квинтилиан (III, 2, 1): «к этому некоторые добавляют четвертую часть — подражание (imitatio), которое я ставлю в зависимость от искусства» (III, 5, 1). И Квинтилиан в своем учении о методе подражания солидарен с Цицероном. Подражание не должно быть самоцелью, но лишь средством к достижению более высокого искусства при необходимом условии творческого подхода к усвоению образцов.

Прежде всего надо знать, чему подражать в избранных образцах и чем оно этого достойно, а также соразмерить свои силы, ибо есть вещи неподражаемые (X, 2, 14–27); Квинтилиан подчеркивает ценность переводов для подражания (X, 5, 2–3; «Об ораторе», I, 155), полезность парафраза (X, 5, 4–8; «Об ораторе», I, 154); он советует читать старых латинских поэтов, у которых можно заимствовать возвышенный, благородный стиль, по не следовать им во всем, так как цели у оратора и поэта различны (оратор стремится не столько нравиться, сколько убеждать), а кроме того, в неумеренном подражании поэтам заключается порок нового красноречия (VIII, вв. 25; X, 1, 27; XII, 4, 1; «Оратор», 60, 202). Зато цитирование поэтов Квинтилиан считает отличным средством эмоционально-эстетического воздействия на слушателей и сам с большой охотой и умением пользуется им.