Выставленный им политический идеал оратора-гражданина, государственного деятеля и философа воспринят у Цицерона. В XII, 2, 7–8 Квинтилиан говорит, что хотел бы из своего питомца сделать мудрого римлянина, истинно общественного мужа, опытного практика, а не философа, удаленного от государственных дел. Правда, такой совершенный оратор никогда не существовал, но может существовать в будущем, говорит он (XII, 1, 19–21), и будет он столь же совершенен характером, как и искусством речи. Конечно, этому идеалу гражданской доблести не могло быть места в годы тиранического правления Домициана, при поощряемой им системе доносов, когда судебные дела решались в закрытых сенатских комиссиях.

Может быть, Квинтилиан и не сознавал изменений, происшедших со времен Цицерона, а возможно, и понимал, что дни большого ораторского искусства миновали. Во всяком случае, оставаясь верным себе и духу своего времени, он, хотя и выставляет абстрактный политический идеал оратора-гражданина, то и дело сбивается на школьно-парадный идеал. Убежденный в том, что оратор, истинный общественный деятель, формируется только в риторических школах, он прежде всего видит в нем стилиста, веря, что оратор всегда достигнет цели, если будет говорить хорошо (II, 17, 23). Но только хороший человек, свободный от пороков, может сосредоточиться на изучении риторики — «науке хорошо говорить». Таковым и должен быть совершенный оратор (II, 15, 34); он легче, чем дурной, сможет убедить судью даже в обстоятельствах, заставляющих его утверждать ложное. Квинтилиан допускает, что ради общественной пользы оратору приходится иной раз, из добрых побуждений разумеется, уклоняться от истины, защищая ложное (в пример приводится защита Цицероном Клуэнция), бывает даже необходимо сражаться храбростью. Поэтому следует рассматривать не одну только природу дела, но почему и с каким намерением оно делается, говорит он в оправдание подобных действий своего идеального оратора (II, 17,21–29). И ложное защищать, и страсти возбуждать «не постыдно, если это совершается разумно, стало быть это и не порок. Неправду говорить иной раз дозволяется даже мудрецу, а страсти оратору приходится распалять, когда нельзя склонить судью к справедливости иным способом: судьи часто бывают неопытны и только обманом их и можно удержать от ошибок. Дайте мне мудрецов вместо судей, мудрецов на сходке и в совете — и ни к чему тогда ни ненависть, ни благосклонность, ни предвзятое мнение, ни ложные свидетельства, и красноречию останется ничтожно мало места, разве что лишь для услаждения. Но когда слушатели непостоянны, а истине грозит столько опасностей, то следует сражаться с помощью искусства и пользоваться всем, что полезно: ибо кто сбился с прямой дороги, того можно вывести на нее не иначе как окольным путем» (там же, 27–29).

Итак, чтобы быть «достойным мужем», оратору следует прежде всего изучать этику, «заботиться об улучшении своих нравов и о приобретении точных и твердых понятий о честном и справедливом» (XII, 2, 1). Квинтилиан подчеркивает, что моральные качества неразделимо связаны с красноречием, и поэтому оратор, «достойный муж», чтобы быть «искусным в речах», должен изучать лучшие образцы классической римской литературы, утверждая свою нравственность правилами, размышлениями, примерами.

Как педагог Квинтилиан связывает упадок ораторского искусства с несовершенной системой образования и с дурным влиянием на молодежь стиля Сенеки и модернистов. Залог расцвета красноречия он видит во всестороннем воспитании оратора, в развитии его вкуса и нравственности с малых лет и в течение всей жизни. Он исходит из Цицерона, пытаясь возродить его программу воспитания идеального оратора, что ему в некоторой мере и удается, хотя его концепция оратора значительно уже цицероновской.

Как отмечалось ранее, взгляды двух крупнейших деятелей римского красноречия в основе своей и в ряде отдельных положений различны, как различны те исторические периоды, в которые они жили: республика и империя. Если в бурные республиканские времена красноречие было идеологическим орудием политической борьбы, то в период общественного затишья стабилизированной империи Флавиев оно, утратив эту высокую функцию, стало ученым развлечением, своеобразным литературным продуктом и орудием профессионального адвоката, зарабатывающего себе на жизнь. Квинтилиан продолжал сочинение Цицерона не будучи, как он, оратором форума, но адвокатом и школьным преподавателем риторики. И поэтому он излагает в своем труде образовательную систему, отличную от системы Цицерона.

Цицерон требует от оратора высокой культуры, всестороннего образования, ибо «в науках заключается источник совершенного красноречия» («Брут», 93, 322), знания гражданского права, политики, истории, географии, литературы, физики, математики, медицины, сельского хозяйства, военного дела и особенно философии, которая признается началом и основой всех наук и должна быть изучена целиком («Об ораторе», I, 3, 9–10; ср. «Брут», 322: «Философия мать всего, что хорошо сделано и сказано»). Философия — это основа и для риторики, от нее, говорит Цицерон, «исходит все обилие сырого материала для красноречия» («Оратор», 3, 12); без философского образования нет совершенного оратора (там же, 4, 14–18). «Наша задача не только выковать и отточить язык, но вдобавок до предела наполнить душу содержанием привлекательным, обильным, разнообразным, относящимся ко многочисленным предметам величайшей важности» («Об ораторе», III, 31, 121).

Цицерон убежден, что оратора создают не риторские школы, но практическая деятельность на поприще действительной жизни (там же, I, 34, 157), где он и сам учился всю жизнь: «школой мне был форум, учителем опыт, законы, установления римского народа и обычаи предков» (там же, III, 20, 74). В противоположность всем «смехотворным» теоретикам риторики Цицерон определяет суть красноречия так: «Подлинная сила красноречия в том, что оно постигает начало, сущность и развитие всех вещей, достоинств, обязанностей, всех законов природы, управляющей человеческими нравами, мышлением и жизнью; определяет обычаи, законы, права, руководит государством и умеет что угодно и о чем угодно высказать красиво и обильно» (там же, III, 20, 76). Таким образом, красноречие для Цицерона — это искусство думать, так же как искусство говорить, и оратор для него прежде всего — мыслитель; попытка софистов отделить философию от красноречия в его глазах предосудительна и опасна, ибо «невозможно овладеть искусством слова, не изучив предварительно выводов философии» (там же, I, 18, 85).

Квинтилиан переносит в свое время с некоторыми изменениями этот общеобразовательный идеал Цицерона, заимствуя в то же время из педагогической традиции и практики все то, что казалось ему наилучшим для воспитания оратора, связывая таким образом в одно целое педагогику с риторикой. И в этом его особенность. Ведь «Institutio oratoria», в сущности, не просто трактат об образовании оратора, а трактат о том, как учить риторике. Его автор убежден в преимуществе риторики перед философией, в том, что именно она — основа образования. Поэтому для него оратор прежде всего — стилист. Большая часть сочинения посвящена изложению главных принципов риторики и методам обучения красноречию посредством трех ступеней: первоначального, среднего и высшего обучения (grammatistici, grammatice, rhetorice).

Первые две ступени — это ars recte loquendi (искусство связной, согласованной речи), третья — scientia bene dicendi (искусство хорошей речи) — главный предмет образования, и оно может быть достигнуто изучением и применением принципов и методов, признанных действенными в речах ораторов прошлого. Рекомендательный курс для будущего оратора состоит из упражнений в составлении декламаций, в чтении прозаических и поэтических авторов, в переводе с греческого на латинский язык, и, разумеется, в изучении теории риторики.