Брат Жан и его помощники прижились в замке Бру. Марта сперва опасалась мрачноватых монахов в серых рясах, а потом привыкла и принялась по вечерам болтать с братом Жаном. Юноша годился ей в сыновья, и, честно сказать, ее собственный сын в наследники Бруленов подходил куда меньше, чем брат Жан.

Монах оказался родом не из Эллоны или Алларэ, как сначала предположила баронесса, а литцем с южного побережья. Эллонкой была его мать - оттуда и напевный выговор, и мягкость звука "л". У младшего сына литского владетеля в тринадцать лет обнаружился талант к церковной магии, и по просьбе ордена Блюдущих Чистоту отец отпустил его в монастырь. Отпустил, не отправил: сам брат Жан, как и многие прирожденные церковники, был только рад уйти от мира и стать монахом ордена.

– Что это такое вообще, ваш дар?
– спросила как-то Марта.

Отучить брата Жана от манеры носить тонкую рясу и хилый плащик, который сгодился бы разве что на лето - от жара небесного прятаться, - баронессе так и не удалось, но горячее вино или чай по-бруленски он пил с удовольствием. Привык еще в детстве и говорил, что, хоть винопитие орденом и не одобряется, но, коли вино потребляют не для пьяного разгула, а для поправки здоровья, беды в том особой нет. Заставила его Марта и носить сапоги.

– Наш дар?
– задумчиво переспросил юноша. Был он бледненький, светловолосый и на свету казался полупрозрачным, как привидение. Марта пыталась его откормить, но вредный монах через день вовсе не ел и пил только воду; не связывать же его по рукам и ногам?
– Это сложно передать словами...

– Да уж попробуйте, - хмыкнула баронесса.

– Вы любите музыку, госпожа баронесса?
– почему-то спросил брат Жан.

Марта развела руками:

– Да как сказать-то... Люблю, когда пляшут. А так, чтоб виолу там или клавикорды слушать, Мать Оамна упаси...

– Я слышу мир, как музыку, - сказал, глядя в пламя камина, монах.
– Музыку Сотворивших. Это инструменты, которым нет имен. Их сотня, и они играют в унисон. А иногда в ней звучит фальшивая нота. Значит, кто-то попирает законы и заповеди.

– Иногда?
– Марта хмыкнула.
– Это разве что у вас в обители иногда, а у нас-то каждый день. Кто ворует, кто обманывает, кто врет...

– Это другая фальшь, простительная. Она не перебивает великую песню. А есть то, что нестерпимо для слуха таких, как мы. В этом и есть весь дар: слышать.

– А почему в монастырях живете?

– Слухом нужно обладать от рождения, но этого мало. Его нужно развивать. А потом сохранять, беречь... Обитель - это место тишины. В миру мне слишком громко.

– А посты зачем? Ряса эта ваша тонюсенькая, спите на камнях...

– Тело - это тоже песня. Громкая, настойчивая. Кто не может от нее отрешиться, не станет слышать других. Слышно будет только себя. Хочу - это очень шумно. Хочу набить живот, хочу мягкую перину, хочу горячей воды для умывания. Хочу, хочу...
– брат Жан слегка улыбнулся, не отрывая взгляда от пламени.

– Значит, еретиков вы слышите? Как сторожевая собака вора?

– Примерно так, - кивнул монах.
– Завтра я вновь уеду. Братья нашли странное место в лесу, там явно проводили обряд.

– Где?
– живо заинтересовалась Марта. Разговоры про песни, конечно, интересны, но главное-то - расследование.

– В верховьях Ролены. Неподалеку от деревни Мариссель.

– У Мариссель? А где именно? Ближе к владениям Вассингов или к Цвегерсам?

– Трудно определить... я не хочу делать выводы, пока не увижу все сам.

– Ну, уже что-то, - обрадовалась Марта.
– А поеду-ка я с вами, брат Жан. Вы у нас человек пришлый, а я эти места знаю.

– Хорошо, госпожа баронесса, - смиренно ответил монах.

Только наутро, собираясь в дорогу, Марта Брулен сообразила, что двое старших монахов - тоже местные, и она даром навязалась в попутчики к светловолосому юноше. Впрочем, он не отказался, а, значит, не увидел в том вреда. Если речь доходила до дела, то в упрямстве Блюдущим Чистоту не было равных. Они не спорили, не препирались - просто делали по-своему, так, как считали нужным. Власть мирская и власть церковная разделили полномочия еще в прошлом тысячелетии, раз и навсегда договорившись, что каждому свое, и четко определив, где чье. Церковь не может приказывать светским властям, светские власти не могут приказывать отцам Церкви, так что приходится договариваться по-дружески.

Договариваться с братом Жаном было легко и приятно: мальчишка хоть был тихим и чудноватым, но при том - разумным и покладистым. По крайней мере, пока у них с баронессой Брулен был общий интерес: найти убийц, проводивших загадочный богохульный обряд.

Снега в эту зиму намело необычно много. Знатные жирные сугробы громоздились по обочине дороги, уже начавшей раскисать. Пришлось ехать верхом, хорошо, что монахам ордена Блюдущих Чистоту устав не запрещал ездить на лошадях и в повозках. Пешком до Мариссель пришлось бы тащиться невесть сколько. Брат Жан был хорошим наездником, не в пример Марте, а двое старых монахов тоже сидели в седле с видом мучеников, хотя баронесса и велела подобрать для них самых смирных меринов во всей конюшне. Оба мрачных дядьки, которых Марта про себя звала Лысым и Красноносым, ехали с таким скорбным видом, что баронессе хотелось сделать что-нибудь глупое, как в семнадцать лет - заорать на весь окрестный лес рыбацкую песню или прокукарекать.